Василий Лебедев - Искупление

- Ладно сказано!

- Красноба-ай!

- Невелик бояришко, Кусакову подобен, а речь гладка и словесна.

- Божий дар!

И покатился пересуд по полку - от головы к хвосту, - пока не приостановились в последний раз перед атакой.

* * *

Удар Монастырева был неожидан и страшен. Литовский полк успел проснуться, схватить оружие, но не побежал, ибо всякий знал: в бегстве от конного найдешь верную смерть - тому татары учили Европу полтора столетия. Падкие до новизны немцы восприняли это в своих орденских конных набегах... Половина литовцев сплотилась в пешем строю, другая кинулась к пасущимся коням. Первые дрались в надежде на помощь другой половины. Конные спешили помочь, вместе исправить поруху и тем уйти от не менее верной смерти - от меча разгневанного Ольгерда. Но удар московского сторожевого полка был так силен, что пешие ряды были смяты за четверть часа. Какое-то время от бегства удерживала литовцев река, на берегу которой раскинулся лагерь, но длинные копья москвичей, разящие сверху, с седла, страшные удары мечей, и все это с налета, со скачущих, встающих на дыбы коней, заставляли отходить в воду, и наконец оборона рухнула. В воду летели и падали замертво раненые кони, давя еще живых, копья, мечи, сулицы, булавы и топоры - все весело и страшно мелькало в руках москвичей, а конница литовцев - та, вторая, отбежавшая к коням половина воинства - так и не поднялась навстречу. Кусаков и Кошка с полуслова поняли Монастырева и устремились туда с двумя сотнями конников. Пасшиеся лошади, встревоженные скачкой, ржанием, криками, стонами, лязгом железа, грохотом щитов и копий, снялись с пастбища и пошли налегке рысью вдоль реки, к лесу.

Семен впервые взят был в поход. Ему сидеть бы еще в гридниках, спать бы в княжих переходах под дверью крестовой палаты, но два товарища - Тютчев и Квашня - руку давали за него перед Григорием Капустиным и до того надоели первому сотнику княжего стремянного полка, что тот отозвался на просьбу взял Семена в поход.

В начале боя он был рядом с Тютчевым. Сначала смотрел на него, колол, как тот, копьем и щит притягивал к левому боку, только подымал его слишком высоко.

- Не засти свет! - крикнул ему на это Тютчев, а сам кинулся вперед, в проем меж двух заматерелых воинов, куда-то колющих, что-то кричащих.

Семен видел, как падают свои и чужие, и все не мог осознать, что никто из них уже не подымется никогда, и потому, должно быть, все тут происходящее показалось ему очень легким и простым делом, настолько простым, что он едва не заплакал от бездеятельности, когда его оттеснили свои же, и лихорадочно искал, куда бы ткнуть копьем, дабы отомстить за погибшего вместе с Мининым отца, за страх свой, что испытал он ввечеру, когда Квашня послал его в дозор одного, и за все те смерти, о которых вчера же говорили на привале.

- Квашня! Чешись! - слышался надломленный, юношеский голос Тютчева.

"Вон уж где он!" - с досадой подумал Семен и ударил коня подтоком копья в пах. Вмиг почувствовал, что он уже в реке, где барахтались, кричали и отбивались литовцы. Он увидал одного, высокого, стоявшего по колено в воде с мечом, в светлом высоком шлеме московских статей и в ослепительных латах.

"Это мой!" - подумал он радостно, но этого было ему мало, он хотел, чтобы видели его если и не все з полку, то хотя бы Тютчев и Квашня.

- Чешись, Квашня! - не прокричал, а петушком пропел Семен, а для верности приподнял щит в левой руке.

И тут он вскрикнул коротко и тихо - так тихо, что почему-то никто даже не оглянулся, и, если бы не Квашня и Тютчев, оглянувшиеся на его первый крик, никто не видел бы происшедшего. Но и их Семен увидел лишь на мгновенье: резкая, колющая боль прошла куда-то глубоко в левый бок и раздалась там по всему животу и груди. Щит его в тот же миг ударил кромкой по чему-то жесткому, отчего боль стала еще сильней, и он почувствовал, что всему виной его конь, который тянет вперед и надевает его на что-то острое, жесткое, неумолимое...

Лошадь вынесла его тело на другой берег. Тютчев и Квашня пробились к Семену, когда полк дорубал бегу" щих к лесу.

Семен выпал из седла на кромку берега, но, видимо, в ту минуту был еще жив и мучился. Теперь же он лежал на боку, поджав колено к пробитому боку, a ру-ки - руки обхватили ладонями голову, как вчера, на привале, будто он хотел уйти от всего, что тут видел, понял и чего впервые и уже навсегда устрашился.

Монастырев нашел их на берегу. Они все еще стояли и шмыгали носами. Разгоряченный, окровавленный я страшный, он глянул на них и хотел крикнуть, обругать за малодушие, но только прокашлялся строго и отвернулся.

- Копьем его ткнуло... - как бы извиняясь, что они раньше времени вышли из боя, промолвил Тютчев.

Монастырев зажал ладонью окровавленное бедро и молча отхромал прочь. Он потерял коня.

4

Большой шатер великого князя Московского был поставлен посреди обширной поляны, сплошь забитой московским воинством. Позади, со стороны Москвы, втекала на поляну дорога, а впереди, за большим лесистым оврагом, засел Ольгерд.

Минувшим днем Дмитрий прошел место боя, где Мо-настырев вчистую разгромил полк врага, а к вечеру настиг соединенные полки Твери и Литвы, но те не приняли боя и укрылись за оврагом. Гибель лучшего полка Ольгерд переживал тяжело, но вместо обычной злости он испытывал страх, который и загнал его за глубокий овраг. Ольгерд и не думал наступать на московские полки, Дмитрий же понимал, что добраться до врага можно только через овраг и пешей ратью, а это значило - погубить немало людей, а может быть, и оказаться разбитым. Уходить назад, в Москву, лишь слегка потрепав Ольгерда и не наказав главного виновника - Михаила Тверского, было жалко. Ведь это опять Михаил навлек Литву на Москву!

Дмитрий не откидывал полога шатра, дабы не напустить комаров, и ходил по всему простору. Солнце еще не кануло за лес, и по всему шатру разливался веселый свет от голубого шелка китайской выделки. Это Бренок высмотрел восточную материю на базаре в Сарае, и вот сшит добрый шатер. Сколько и где предстоит еще ставить его Дмитрию? Долог ли будет его жизненный путь, наполненный походами?

- Княже! В сей миг наедут! Всем наказал! Бренок влетел в шатер улыбка во весь рот, будто за оврагом и не стоит громадная сила врага.

Дмитрий молча выглянул из шатра. По правую руку, как раз над оврагом Ольгерда, чуть выше соснового гривняка, вытолпившегося на той, на высокой стороне оврага, колюче светило солнце. Там же, чуть ближе, уже по эту сторону, шевелились его, Дмитрия, вой, блестя доспехами. Оттуда доносились голоса, стук топоров - делали засеку на случай атаки.

- Ладно рубят, - заметил Бренок за спиной. Дмитрий еле приметно кивнул, посматривая на горки шатров своих воевод и тысяцкого Вельяминова. Оттуда уже выходили, но на коней не садились, поскольку по всей поляне тесно расположилось воинство. Дым костров подымался и из лесу, где стояли не вместившиеся на поляне полки. Воеводы петляли меж костров и людей, приближались к голубому шатру, окруженному плотными рядами телег.