Михаил Ишков - Кортес

Мотекухсома помрачнел.

— Это не нами придумано. Это воля богов.

— А владетель Тескоко Несауалкойотль утверждал, человеческие жертвы противны богам. Они создали людей себе на радость…

— Это страшная ересь! — глухо сказал Мотекухсома.

— С точки зрения бывшего жреца Уицилопочтли — да. Но для последователя Несауалкойотля вера в разум Кецалькоатля, его доброту и любовь, как воплощение вселенской любви — это верная дорога к свету. К пониманию величия Иисуса Христа, Господа нашего, пославшего когда-то в наши края своего верного апостола Фому.

— Послушай, женщина, — усталым голосом отозвался тлатоани. — Подобные сказки я уже много раз слышал из уст жреца Ольмедо. С ним я позволил себе поспорить, но спорить с рабыней!.. Первое время, глядя на тебя, я жалел, что боги так неразумно распорядились твоей судьбой. Твое место было в моем доме, я бы прислушивался к твоим советам. Но теперь я пою хвалу Тескатлипоке, что твои ноги миновали порог моего жилища, что запах твоей кожи не коснулся моих ноздрей. Наблюдая за тобой, я осознал безмерную, неподвластную человеческому разуму мудрость, скопившуюся на небесах — белые люди называют эту силу судьбой. Не даром наши боги с такой тщательностью оберегали Мехико от твоих лукавых речей. Они забросили тебя на юг, в страну майя. Там, среди мрачных болот, в толпе колдунов и святотатцев, твое место. Я вижу тебя насквозь. Увидел я и твое будущее. Белые люди скоро начнут чураться тебя. Ты останешься одна, будешь молить о прощении, в котором тебе откажет твой бог, а потомки ацтеков станут называть твоим именем всякого, кто предаст свой народ.

— Не сомневаюсь, — ответила Малинче, — но я верю, что до ссудного дня мне удастся вымолить прощение у Девы Марии, а суд дрянных, жестоких, темных людишек мне не страшен. Пусть называют как угодно, лишь бы помнили. Так вот, чтобы все шло своим чередом, ты, великий правитель ацтеков, сын победоносного Ашайякатла, внук доблестного Мотекухсомы I, прозванного «Гневным», завтра обратишься к своему народу с требованием сложить оружие.

Мотекухсома улыбнулся.

— Этого никогда не будет. Ты плохо меня знаешь, женщина.

— Я хорошо знаю тебя, великий владыка. Если бы я, когда мне было тринадцать лет, переступила порог твоего дома, сейчас ты уже забыл бы о Малинцине и был бы готов отразить нашествие белых пополокас со стороны Восточного моря. Но ты ничего этого не сделал, а Малинцин выполнил все, что обещал, поэтому я с радостью служу ему и его народу. Завтра ты взойдешь на стену и обратишься к своему народу с требованием сложить оружие.

Мотекухсома не ответил, потянулся за золотым колокольчиком, с помощью которого он вызывал слуг, однако позвонить не успел. Марина тихо добавила.

— Иначе тебя крестят насильно. На вершине большого теокали… И все жители Теночтитлана увидят тебя преклонившим колени перед алтарем.

Ни единая жилочка не дрогнула на лице правителя. Он осторожно положил колокольчик, потом спросил:

— И Малинцин согласится погубить душу, ради того, чтобы спасти свою жизнь?

— Этот грех я беру на себя.

— Тогда я ничего не понимаю, — развел руками Мотекухсома. — До каких же степеней надо дойти, чтобы одновременно клясться в верности и любви к богу и прикрывать его именем худшие из пороков — неблагодарность и трусость?

— Ответ на этот вопрос лежит перед тобой, — донна Марина презрительно усмехнулась и обвела рукой помещение. — Здесь, под охраной пополокас, ты смеешь упрекать меня в пороках, о существовании которых ты даже не догадывался? Которые ощутил в своей душе всего несколько месяцев назад? Ты же был безгрешен, являл собой солнце — за это надо расплачиваться, повелитель. Час пробил!.. Либо твой народ увидит тебя целующим крест потом мы отпустим тебя к твоим соплеменникам; либо ты обратишься к ним с требованием сложить оружие.

На следующее утро, когда солнце уже высоко встало в небе, во время одной из атак ацтеков, за стеной, которую обороняли испанцы, вдруг ударили барабаны, завыли трубы. Стихли залпы орудий, выстрелы из аркебуз. Спустя мгновение индейские воины, штурмовавшие левую оконечность дворца, опустили копья. Скопившиеся на азотеях и террасах храмов жители прекратили стрельбу из луков и пращей…

За бруствером внезапно показался султан из пышных перьев кецаля. Набор цветов мог принадлежать только одному человеку на свете и вправлены перья могли быть только в священную корону, которую носил правитель Теночтитлана. Точно! Через несколько мгновение стрелки, засевшие на большой пирамиде различили меж зубцов плащ-тильматль — на солнце посверкивала огромная брошь-застежка, украшенная чальчивитлем. По мере того, как тлатоани продвигался вдоль стены, бой стихал. Толпы индейцев бросились к стенам. Испанцы окончательно прекратили огонь. Скоро перед главными воротами, у подножия башни собралась огромная толпа ацтеков. Наконец на верхней площадке появился государственный жезл Мехико — стебель кукурузы с золотистой метелкой, обвитый змеей, затем по бокам встали испанские солдаты — все со щитами в горящих на свету латах. Спустя несколько мгновений к самому краю площадки вышел сам Мотекухсома, живой бог, воплощение дарующего жизнь солнца.

На площади наступила мертвая тишина! Стихли звуки боевых раковин, на вершине большого теокали прекратили быть в священный бубен. Кое-кто из индейцев пал ниц, другие преклонили колени. Мотекухсома, увидев прежнее выражение покорности, воспрял духом, поднял руки. Кортес переглянулся с Мариной — к сожалению, в дальних рядах воины остались стоять.

— Зачем я вижу свой народ с оружием в руках? — спросил повелитель. Зачем вы выступили против дворца, в котором жил мой отец? Вы решили, что оратор, от вашего имени разговаривающий с богами, попал в плен и вы бросились освободить меня? Если бы так оно и было, ваши действия можно было бы признать справедливыми. Однако вы обманываетесь! Я не пленник!.. Чужеземцы мои гости. Я остаюсь с ними по своей воле и могу оставить дворец моего отца, когда захочу. Не для того ли вы пришли сюда, чтобы прогнать их из города? В этом тоже нет нужды. Они уйдут, если вы очистите им дорогу. Положите оружие. Повинуйтесь, ибо под мою руку вы были отданы великим Уицилопочтли. Белые люди — мои друзья…

В этом месте сердце у донны Марины дрогнуло. Тлатоани допустил роковую ошибку — он назвал чужеземцев друзьями. Ужас охватил женщину. Она вдруг воочию ощутила, как руки жреца коснулись её левой груди, оттянули округлость в сторону, следом лезвие жертвенного ножа погрузилось в тело… Видение было настолько реальным, что она едва не вскрикнула.

Между тем Мотекухсома все ещё был в упоении от вида массы людей, как и прежде повинующихся ему.