Михаил Ишков - Кортес

В воздухе беспрерывно раздавались бесчисленные крики о помощи, вопли поражаемых макуагатлями и копьями людей. Индейцы бросались на насыпь, хватали одного, другого, третьего испанца и скатывались с ними в воду. Здесь вязали, затаскивали в лодку и отвозили в город. Те же, кто был без меры перегружен золотом, падая с дамбы, непременно тонул.

…Левая свеча на трех рожковом подсвечнике выгорела окончательно. Берналь оторвался от воспоминания, послюнявил пальцы и притушил огарок, потом отрешенно отправился в кладовую. Также бездумно оплавил свече донышко, поджег фитилек и наколол на штырь.

Чуть посветлевшая, вязкая от взбаламученной грязи поверхность озера вновь предстала перед его взором. Привиделась донна Марина с истошным визгом пытавшаяся направить свою лошадь в эту маслянистую влажную жуть; он сам, уставший до предела, схвативший лошадь под уздцы и мощно потащивший животное в воду. Лошадь отчаянно заржала, наконец раздвинула грудью беспорядочную, крупную зыбь, обильно плескавшуюся на земляной откос дамбы. Берналь покрепче ухватился левой рукой за луку седла и поплыл рядом. Время от времени под тяжестью панциря и шлема погружался в воду, но тут же касался дна и, оттолкнувшись, выскакивал на поверхность. Если бы они оказались в крайнем ряде спасающихся людей, вряд ли им удалось избежать плена. Помнится, он долго таким образом дрыгал ногами, пока неожиданно не коснулся илистого дна носком сапога, затем ему удалось встать на всю ступню. В то же мгновение уханье большого бубна долетели до него и далее он побрел, подчиняясь ритмичным, громовым ударам. Противоположный край пролома уже был совсем рядом, возле него сгрудились лодки. С одной из них в него ударили копьем — попали в панцирь. Донна Марина пронзительно и тоненько заголосила, он прикрикнул на нее: «Заткнись!..» Но было поздно — индейцы уловили женский голос, взывающий к милости Кецалькоатля, Иисуса Христа, Девы Марии, и бросились к ним. Двоих из них он успел продырявить, потом, увернувшись от копья, бросил седельную луку и взял меч обеими руками. Бросившегося на него индейца сразил ещё на лету. Внезапно из воды выскочил ещё один туземец. Видно, знатный — запомнилось кольцо, которое было продето у него в ноздре. Вот, приметившись по этому кольцу, направив лезвие чуть ниже, он с оттяжкой и рубанул. Голова, срезанная толедским клинком, скатилась в воду, несколько раз качнулась на поверхности и, перевернувшись кольцом вниз, ушла на дно. Следом погрузилось тело… Острастка оказалась убедительная, и лодки отпрянули он них. Тут из-за спины опять раскатисто громыхнуло. Ядро шлепнулось о поверхность воды, часто заскакало и врезалось в переднюю лодку. Всех индейцев — их было человек пять-шесть — накрыло сразу. Он повернулся к донне Марине — глаза у неё расширились до таких пределов, что Берналь невольно вскрикнул. Ведьма она и есть ведьма!.. Лошадь вдруг дернулась и вытащила женщину на край дамбы, он выбрался следом за ней. Здесь перевел дух — и снова в бой. Рубился, помнится, в такт с ударами священного барабана. Так и ухал с плеча… вел лошадь под уздцы и крушил мечом эту обезумевшую нечисть…

Там ему впервые довелось столкнутся с индейцем, приладившим испанский меч к копью. Он ткнул им в его сторону, угодил под металлическую юбку. Хорошо, что копье было на излете, а то проткнул бы его до самого позвоночника. Бил снизу, из лодки… Берналь ухватился за древко и с силой дернул. Ацтек вывалился из лодки прямо ему под ноги. Плюхнулся в раскисшую землю. Тут ему и конец пришел.

Старик отбросил перо — кляксы редкой, убывающей по величине цепочкой побежали по бумаге. Картины дикой резни, вопли донны Марины, удары бубна, предупреждающие оклики товарищей: «Слева, Берналь! Бей!..» — и тут же вгоняющие в ужас крики умирающих, захватываемых в плен товарищей, — одолели его. Руки мелко задрожали, сердце заухало в груди.

Как обо всем расскажешь? Какие найдешь слова, что можно сказать о крови, светлыми разводами расходящейся по поверхности озера? Вода в близких сумерках приобрела зловещий угольный цвет. Каждый кто побывал в бою, навидался подобного досыта. Тем же, кому не довелось, описывать бесполезно. Через это надо пройти, поцеловаться со смертью. Она с каждым лобызается по отдельности, каждого по-своему жалует в сахарные уста. В бою только и вертишься, по-звериному хитришь, стараешься избежать этого поцелуя.

Наконец он справился с сердцем, аккуратно обмакнул гусиное перо в чернильницу, выточенную из оникса, и принялся писать.

«Конечно, никто не думал о диспозиции, столь тщательно разработанной! Да и недалек умишком был бы тот, кто при таких обстоятельствах не помыслил о собственном спасении. Сам Кортес и другие офицеры нисколько не отличались от других: в карьер неслись они по уцелевшим мосткам, строясь как можно скорее выбраться на сушу… Не пригодились нам ни аркебузы, ни арбалеты, ибо они отсырели в воде, к тому же темнота не допускала прицела. Согласованных действий не могло быть, и если мы не разбрелись окончательно, то лишь потому что все одинаково неслись к одной цели, имея в распоряжении одну-единственную дорогу.

И все же мы продвигались! Трудно сказать, что сталось бы с нами, если бы все произошло не ночью, а при свете дня! Не спасся бы ни один человек! Впрочем, и в ночную пору было ужасно: то тут, то там мексиканцы овладевали кем-нибудь из наших и волокли его в храм на зарез…

На сушу мы выбрались возле Тлакопана. Здесь, кроме передового отряда и спасшихся из других частей войска, мы по голосам различили и самого Сандоваля, и Олида, и Морлу — они требовали от Кортеса, чтобы все немедленно вернулись на помощь отставшим, особенно застрявшим у злополучного моста. «Иначе, — настаивали они, — все там полягут». Редко, кто пробивался до нас, да и то в полумертвом состоянии.

Кортес спорил, доказывал, что вернуться — всем погибнуть, потом, однако, плюнул, отобрал немногих, более-менее здоровых и повернул обратно».

Берналь на мгновение задумался и вычеркнул последнюю фразу. В этой спасательной вылазке он участия не принимал. Потом ему рассказали, что отбили немногих. Нашли Альварадо, с ним семерых испанцев и восемь тласкальцев. Все были изранены так, что у белых кровь сочилась по латам и штаникам, а индейцы руками зажимали раны. Дальше пробиться, предупредили они, нельзя… Кортес попытался было организовать атаку, но ряды индейцев на дамбе уплотнились так, что прорваться к своим не было никакой возможности.

Альварадо, рассказывая об участи, постигшей арьергард, рыдал навзрыд. Погибла почти вся конница, сам Хуан Веласкес де Леон и вся его пехота полегли на дамбе. Вслед за Альварадо пробились восемь десятков человек. Сам дон Педро утверждал, что перемахнул через пролом с помощью копья. Разбежался, оперся древком о дно и прыгнул…