Николай Карабчевский - Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)

Все, что мне показали по части хозяйства, превзошло мои ожидания.

Лошади были сытые, холеные. Размещались они в двух, хотя и не отапливаемых, но хорошо зашпаклеванных, не продуваемых сквозняками, сараях. Санитарные двуколки, в числе которых были и две рессорные, крытые, для особо трудных больных, содержались в полной исправности. Хомуты, сбруя, носилки, все покоилось на своем месте, в щегольском виде и порядке.

Эта часть находилась всецело в заведывании Григория Аркадьевича и я искренно поздравлял его с таким образцовым "хозяйством".

В совершенно умиленное настроение привел меня вид недавно сооруженной, по инициативе Переверзева, поместительной бани, с особым отделением для стирки и, затем, сушки белья. Пока человек парится в бане, его белье машинным приспособлением моется и высушивается и в него можно тотчас же облачиться. Рядом с баней возвышалась какая-то паровая машина с нагревающеюся камерой для дезинфекции верхней одежды.

Офицеры и солдаты, с которыми я впоследствии беседовал, никогда не забывали упомянуть об этой стороне деятельности нашего отряда, и говорили:

- К вам, точно в рай, попадешь! Примут грешным, грязненьким, - выпустят чистым праведником.

Благословения по адресу Переверзева повторялись хором, единодушно.

Обход свой я закончил посещением нашей милой и также всеми почитаемой и благословляемой, докторши.

Она жила в отдельной "хибарке". Комната ее была с перегородкой. В более обширной ее части, обставленной широкими деревянными скамьями (чтобы можно было положить больного) и шкапиком с хирургическими инструментами, шел в это время амбулаторный прием.

Я просил не прерывать его.

Несмотря на великий праздник, там было человек шесть пациентов. Запах йода и йодоформа стоял в воздухе.

Три солдата с натертыми до крови ногами сидели, уже разувшись и ждали своей очереди. Два деревенских подростка и очень старенькая "бабуся" были теперь в переделке. И докторша и студент-медик им что-то промывали, присыпали и забинтовывали.

Я заглянул за перегородку. Помещение самой докторши было крохотное: узкая походная постелька, застланная белым одеяльцем, сосновый простой стол, на котором лежали книги и стояли банки с чистой ватой и два некрашеных табурета, были ее обстановкой. В углу за кроватью висел чистый докторский халатик, очевидно, готовый на смену тому, в котором она сейчас работала.

С чувством невольного благоговения я стал смотреть, как быстро и уверенно работают маленькие, покрасневшие руки, бинтуя обнаженное колено старой "бабуси", пока та, лежа на спине, спокойно и упорно глядела в потолок, точно разглядывая и видя его в первый раз. Не желая мешать, я скоро вышел и слова умиленной благодарности, которые невольно вырвались у меня на прощание, мне показались пустыми и ничтожными.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.

От командира полка, который преимущественно обслуживался нашим отрядом и который был сейчас на передовой позиции, в то время, как другой тоже "наш полк" "отдыхал" т. е. находился в резерве, звонили в телефон и вызывали Переверзева, пока мы были в обходе.

Соединившись с ним Павел Николаевич, смеясь нам объявил: - Пеняют, что уже сегодня я не везу вас к ним. Завтра непременно ждут к обеду.. И откуда только успели пронюхать, что вы уже здесь. Должно быть парковые по телефону сообщили. Я за вас обещал. Кстати и подарки подъедут для полка...

Подарки, действительно, вскоре подъехали, но оставалась еще целая задача с их перегрузкой и распределением по войсковым частям.

Пообедали мы всей компанией. Обед, подбодренный привезенными нами закусками и вином, вышел совсем праздничный.

Приехал к обеду и случайный гость: немолодой уже "прапорщик" артиллерии с своим фотографическим аппаратом. Он был большой любитель моментальных снимков и альбом, который он перед нами демонстрировал, доказывал, что в этой области он был большой мастер. Тут были и сцены окопной жизни, и обоза, и тыла и снимки рвущихся снарядов. Было налицо и все ближайшее начальство. Переверзев на своем лихом коне, в папахе и с шашкою у пояса, был великолепен.

Привез он с собою свой фотографический аппарат, так как решил непременно снять нас всей группой и настоял на этом.

Наш отряд вызывался к вечеру в ближайший полевой лазарет для эвакуации оправляющихся раненых, получивших ранения при последней ночной вылазке. Их предстояло переправить в тыл.

Когда наш фотограф узнал, что уже запрягают "санитарки" и нам седлают коней, так как мы намерены сопровождать отряд до лазарета, чтобы принять там раненых, он настоял на том, чтобы, "воссев на коней", мы были увековечены вместе с отрядом.

Уже через два дня он доставил нам снимки, которые оказались весьма удачными. Моя давняя, еще от юности, привычка к верховой езде не посрамила меня даже рядом с лихим наездником Переверзевым. Только милый мой "адъютант", несмотря на все старания, не выглядел в седле также уверенно, как на собственных ногах. Объяснял он это тем, что лошадь его "бесилась", т. е. не хотела стоять на месте и он должен был ее "крепко держать".

Проводив отряд до полевого лазарета, скрытого в лесу невдалеке от позиций, мы познакомились с доктором, который тревожно стал нас расспрашивать: не готовится ли в ночь новая "глубокая разведка" и не ожидаются ли свежие раненые, что так спешно приказано очистить лазарет?

Переверзев заметил ему, что это держится всегда в секрете и что кроме ближайшего начальства, решительно об этом никто ничего не знает.

Наши санитары ловко и вместе осторожно принялись за работу, что на этот раз им далось, легко, так как тяжело раненых не оказалось. Когда все раненые, кто лежа, кто сидя, были размещены по "санитаркам" и укрыты теплыми одеялами, поезд, под предводительством Григория Аркадьевича, ехавшего впереди верхом и студента-фельдшера, примостившегося где-то на облучке, двинулся в путь. До первого тылового лазарета предстояло проехать пятнадцать верст.

Мы с Павлом Николаевичем, пожелав ему счастливого пути, вернулись восвояси, так как на завтра с утра предстояло наладить все с отправкою подарков и своевременно быть у командира полка на позиции.

Отряд наш вернулся обратно только перед рассветом и неутомимый Григорий Аркадьевич доложил на утро Переверзеву, что переправка раненых совершилась вполне благополучно и что все они сданы "под расписку" заведующего тыловым лазаретом.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.

На двух небольших самодельных санках, запряженных в одиночки двинулись мы на позиции, направляясь к командиру, полк которого занимал их.

Я с Переверзевым сели в санки без кучера и Переверзев правил сам, а во вторых санях, с Мандельштамом и Григорием Аркадьевичем, правил отрядный вестовой. Мороз слегка пощипывал щеки и уши, когда сворачивали к ветру, но в общем день выдался дивный, и ехать по лесу, и потом пустырем было необыкновенно приятно. Тишина стояла кругом мертвая. О выстрелах мы совсем забыли, так как ни в последнюю ночь, ни утром их слышно не было.