Строуб Тэлботт - Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами

В пятницу, 7 июля, Горбачев выступил с речью перед главами государств — членов Варшавского договора в Бухаресте, где иносказательно одобрил реформы в Польше и Венгрии. Он призывал «братские» страны проявить «терпимость» и «самостоятельно решать национальные проблемы».

Хозяин встречи, Николае Чаушеску, открыто жаловался на «отсутствие единства» между союзниками. Второй сторонник жесткой линии, все еще остававшийся у власти семидесятилетний Эрих Хонеккер из Восточной Германии, потерял сознание и вынужден был вернуться домой. Врачи предполагали, что приступ был вызван болезнью почек или желчного пузыря, но поляки и венгры шутили — мол, Хонеккер упал в обморок от слов Горбачева.

В Польше в результате дополнительных выборов «Солидарность» получила девяносто девять из ста мест в верхней палате и все места — 161, — предназначенные для антикоммунистической оппозиции в нижней палате. К всеобщему удивлению, Ярузельский заявил, что не будет выставлять свою кандидатуру на национальных президентских выборах, назначенных на более поздний срок в том же году…

В воскресенье, 11 июля, Буш отправился в Европу. Во время перелета в Париж, президент, Скоукрофт и Фицуотер прошли в хвост самолета, где сидели журналисты. Буш сказал, что темп реформ в Восточной Европе его «совершенно поразил». Он подчеркнул, что это стало возможно благодаря «руководству Советского Союза и руководителям самих этих стран».

Вернувшись, он сказал помощникам:

— Если бы не Горбачев, ничего того, что мы видели в Польше и Венгрии, не произошло бы.

В свойственной ему манере давать определения важным событиям на своем полужаргоне он заключил:

— Игра там идет по-крупному, ставки — будь здоров какие…

Город Света праздновал двухсотую годовщину Французской революции. Некоторое время тому назад Франсуа Миттеран предложил главам семи крупнейших индустриальных демократических стран — так называемой «семерке» — назначать ежегодное экономическое совещание на время национального празднества.

В перерыве между заседаниями Буш вернулся в резиденцию посла США на Вандомской площади и, облачившись в спортивную майку и шорты, отправился бегать трусцой по живописнейшему парку. Затем присоединился к Бейкеру и Скоукрофту, сидевшим на веранде.

Опустив преамбулу, госсекретарь сказал своему другу — вот уже на протяжении тридцати двух лет, — что ему пора предложить Горбачеву встретиться один на один. Бейкер больше не сомневался, что Горбачев и Шеварднадзе — «вполне реальные фигуры».

Буш согласился с тем, что пришло время «заняться с Горбачевым».

— Не вижу никакого смысла увиливать. — И отметив, с какой скоростью в Восточной Европе происходят перемены, он заключил: — Не думаю, что следует дожидаться следующей встречи в верхах для разговора с русскими обо всем этом. То, что происходит, потрясающе, и, возможно, неформальная встреча с Горбачевым будет весьма кстати… Я хочу посмотреть на него вблизи, почувствовать его, убедиться, что он меня адекватно воспринимает.

Скоукрофт предостерег президента, что отождествлять личность Горбачева с политикой перестройки опасно. Буш с раздражением бросил:

— Слушай, этот парень и есть перестройка!

Он настаивал на том, что встречу с Горбачевым ни в коем случае нельзя превращать в официальщину — никаких пышных церемоний и заранее заготовленных пакетов предложений. Переговоры с Советами о сроках и месте проведения встречи должны, насколько возможно, сохраняться в тайне. Пусть мир узнает об этом событии лишь в самый последний момент.

Во вторник утром, 18 июля, на борту самолета № 1, летевшего в Вашингтон, Буш попросил бланк Белого дома и от руки написал Горбачеву приглашение встретиться с ним до первой официальной встречи на высшем уровне, которая планировалась на 1990 год.

Буш писал: «Позвольте мне сразу перейти к сути настоящего письма. Если Вы не будете против, мне бы очень хотелось сесть и поговорить с Вами. Мне кажется, лучше обойтись без тысячи помощников, снующих у нас за спиной, без извечных бумаг-подсказок и, разумеется, без журналистов, выкрикивающих каждые пять минут: «Кто побеждает?», «Какие соглашения достигнуты?», «Встреча была успешной или провалилась?»

Буш не стал переправлять письмо в Москву через своего посла Джека Мэтлока из опасения, что может произойти утечка информации. Он выждал десять дней и передал запечатанный конверт военному советнику Горбачева маршалу Сергею Ахромееву во время его посещения Овального кабинета. Когда Горбачев вскрыл конверт, он с восторгом узнал, что Буш наконец-то готов встретиться с ним один на один…

В конце июля Бейкер вернулся в Париж для участия в конференции девятнадцати стран по прекращению гражданской войны в Камбодже. Конференция оказалась практически безрезультатной, но дала Бейкеру повод встретиться с Шеварднадзе в частном порядке.

В субботу, 29 июля, Шеварднадзе принял государственного секретаря к обеду в резиденции советского посла в Париже. Бейкер чувствовал запах готовившейся на кухне еды и слышал, как повар — под звуки радио, включенного на полную громкость, — гремит кастрюлями. Временами американцы с трудом могли разобрать, что говорит переводчик Шеварднадзе (он же переводчик Горбачева) Павел Палащенко — лысый, с усами, человек хрупкого телосложения.

Как и в мае, во время ужина с Бейкерами, Шеварднадзе два часа рассказывал о внутренних проблемах своей страны. Он говорил о том, что Горбачеву приходится преодолевать не только межнациональный, но и экономический кризис.

К примеру, в Сибири в начале июля забастовали шахтеры, требуя повышения зарплаты, улучшения жилищных условий и расширения ассортимента потребительских товаров. Вскоре забастовка перекинулась на Украину. Горбачев начал переговоры с шахтерами. Но недовольство советского народа растет день ото дня, причем это относится не только к национальным меньшинствам на периферии Советского Союза, но и к этническим группам русских в центре России.

По словам Шеварднадзе, волнения среди шахтеров служили признаком того, что гражданские беспорядки и применение силы, как это случилось в апреле в Тбилиси, могут произойти в любой точке Советского Союза и, возможно, в гораздо более крупном масштабе. Со временем может возникнуть опасность гражданской войны и диктатуры.

Мрачный монолог Шеварднадзе имел целью не просто проинформировать Бейкера о положении дел в Советском Союзе. Указав на вероятность внутренних раздоров и их подавления при помощи армии, как это было в Тбилиси, он хотел вытянуть из Бейкера хоть какой-то намек на возможную реакцию Буша.

Заглядывая в карточки, Бейкер стал отвечать, взвешивая каждое слово. Он сказал, что не имеет права умалчивать о растущем беспокойстве среди американцев. Если поступательное движение обоих правительств на пути к новому международному климату будет заблокировано порочным кругом гражданского неповиновения и правительственных репрессий, это будет равнозначно «трагедии». Однако, добавил он, правительство США проводит разграничение между «сохранением закона и порядка» и «подавлением свободного волеизъявления».