Игорь Коломийцев - Тайны Великой Скифии. Записки исторического следопыта

Не помешает в этом случае внимательно разобраться с тем, что происходило в мире сарматских народов на рубеже тысячелетий. А творилось у них, по крайней мере в Северном Причерноморье, и в самом деле нечто необычное. Археолог Сергей Яценко, например, сообщает: «Примерно в середине III века нашей эры в степях Восточной Европы разразилась настоящая катастрофа… Запустели многие ранее заселенные кочевниками регионы: верховье и правобережье низовьев Дона, Прикубанье, Центральная Украина, Молдавская лесостепь» {230}. Одновременно пали многие боспорские города, в первую очередь те, что были расположены на восток от реки Танаис. В 239 году уничтожены Горгиппия и Раевское городище (район Анапы и Новороссийска), около 251–254 годов разрушен город-порт Танаис (устье Дона). Потомки греческих колонистов перебирались в Крым и на Тамань, которая тогда была островом Фанагорией. Кочевники, ранее обитавшие в этих местах, бежали за Волгу, на Урал либо в горы Кавказа. Поначалу грандиозные запустения историки связывали с нашествием германцев, в первую очередь готских племен, в Северное Причерноморье. Но, как справедливо замечает Яценко: «Военная угроза Боспору возникла первоначально на азиатской стороне, в районах, максимально удаленных от германских поселений, обращенных в глубь Степи» {230}. Иначе говоря, германцы оказались ни при чем. Но кто же тогда превратил цветущие степи в пустыни и разрушил древнегреческие колонии?

Между тем римляне того времени вскользь замечают, что в годы правления Константина (307–337) возник некий, как они пишут, «тайный заговор порабощенной части сарматов против сарматов-господ». При этом вооруженные рабы победили и выгнали бывших хозяев из их владений {127}.

Таким образом, мы наблюдаем в Сарматии первых веков нашей эры несколько важных процессов. Это, в первую очередь, некие миграционные волны с Востока, которые принесли с собой усиление монголоидного элемента и обычай грубого вмешательства в человеческую природу в виде деформации черепов. С другой стороны, параллельно началась борьба за власть внутри причерноморских племен, причем победили в ней сарматы «рабского происхождения», иначе говоря, наиболее отсталые племена, составлявшие ранее окраины кочевых царств — Скифского и Сарматского. Результатом этих потрясений, своего рода гражданской войны на Западе Великой степи, вполне возможно, и стало разрушение тех греческих городов, что располагались к востоку от Танаиса, а также превращение многих раннее благодатных районов в безлюдные пустыни.

Куда вполне могли бежать от готского гнева «ведьмы» Иордана и где они легко, может статься, повстречали «нечистых духов» в лице монголоидных кочевников, новых обитателей Азиатской Сарматии.

Но если с духами, бродившими в пустыне, при нашей реконструкции хода событий все становится более-менее ясно, кто же в таком случае сыграл роль «подозрительных» готских колдуний?

Безусловно, предками гуннов, судя по их привычкам, были народы, стоявшие на самых низких ступенях человеческого развития, иначе говоря, очень дикие. Среди восточноевропейцев наиболее отсталыми в древности числились народы финно-угорской группы. По своим традициям, обычаям и особенностям восприятия мира, равно как и языку, эти племена всегда стояли в Европе особняком, резко отличаясь во всем от германцев, славян, кельтов и ираноязычных кочевников. И финны, и угры ведут свою родословную не от общего индоевропейского народа-предка, а, вероятнее всего, являются потомками древнего полумонголоидного населения севера Русской равнины. По крайней мере, многие представители данной языковой семьи унаследовали в очень смягченном варианте такие характерные для азиатских рас черты, как слегка приплюснутый нос, пониженную волосатость, чуть более плоское лицо.

О дикости этих аборигенов Северо-Востока Старого Света среди цивилизованных народов ходили легенды. Помните, как поэтически описал жизнь финнов Корнелий Тацит: «Их пища — трава, одежды — шкуры, ложе — земля» ?

Но согласимся с тем, что одной только дикости было явно недостаточно, чтобы вызвать гнев новых хозяев этих мест — германцев. Отсталых народов в регионе — пруд пруди, но на блуждания в пустыне обречено оказалось только одно племя. Значит, изгнанники должны были еще чем-то отличаться от остальных собратьев. Может быть, в качестве этого что-то выступала склонность к колдовству, недаром Иордан называет их «ведьмами»?

Европейцы приписывали пристрастие к черной магии и умение наводить порчу на соседей большинству финно-угорцев. В какой-то степени ведьмачество можно считать неотъемлемым свойством многих народов этой группы. Отечественный историк Николай Карамзин еще в начале XIX века отмечал, что «не тольков Скандинавии, но и в России финны и чудь славились волшебством» {98}. О тяге финноязычных этносов к чародейству и ворожбе бесстрастно свидетельствует их древнейший эпос — «Калевала».

Дело в том, что волшба, конечно, встречается в древних сказаниях практически всех этносов планеты Земля, но в подавляющем большинстве случаев это привилегия отрицательных персонажей, вредящих при помощи черной магии главным героям, изредка она удел второстепенных фигур: добрых фей и волшебниц, ставящих свое искусство на службу добрым людям. И только в «Калевале» колдуют все без исключения. Магия здесь не оправдывается и не осуждается, не выступает в качестве исключительного средства, а является повседневным, глубоко рутинным и обыденным делом, как утреннее умывание или ежедневная растопка печи.

Вот собирается за невестой в чужую холодную и мрачную страну Похъелу молодой охотник Лемминкяйнен из цветущего и приветливого края Калевалы. Родители его отговаривают от задумки, ведь Похъела славится как страна злых волшебников. Но сынок и сам оказывается не без талантов. Явившись в гости к хозяйке этой северной местности, редкозубой ведьме по имени Лоухи, в избе которой сидят чародеи по лавкам, а колдуны на печи, Лемминкяйнен заявляет:

«Знай, что я сюда к вам прибыл Не без знанья и искусства, Не без мудрости и силы, Не без отческих заклятий, Не без дедовских познаний».

И тут же все упомянутое «искусство» демонстрирует, превратив грозных колдунов в серые камни и разбросав их по полям и болотам {97}.

Иначе говоря, в финском эпосе одни маги и волшебники, добрые, противостоят другим, злым, а сама волшба выступает синонимом силы, мудрости и высших знаний. Кто ею не обладает, тот не может быть героем.

Стало быть, само по себе колдовство вряд ли могло спровоцировать столь бурный гнев германцев. Иначе им пришлось бы выселить в пустыню добрую половину обитателей Северо-Востока Европы. Со своей стороны нам необходимо как-то сузить круг наших поисков. Обратим внимание при этом на ряд важных обстоятельств. Во-первых, судя по всему, изгнанные финно-угорцы должны были проживать гораздо южнее основной массы своих сородичей, скорее всего на Днепре, непосредственно в местах проживания самих готов. Поскольку Иордан пишет о том, что обнаружились «ведьмы» «в скифских землях», среди германцев. Во-вторых, козни их проявились сразу же, как только готы пожаловали в здешние места, еще при царе Филимере. Следовательно, какие-то привычки и обычаи будущих гуннов тут же сделали их «подозрительными» в глазах новых хозяев Восточной Европы.