Евгения Альбац - Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ

В советской прессе нет-нет да и появлялись статьи о непростых, скажем так, взаимоотношениях между кадровыми армейскими офицерами и их замполитами — заместителями по политической части. Армия вне моих журналистских интересов, но однажды волей случая мне пришлось разговаривать с командиром армейской части в N-ской области [51] Здесь и далее я не называю имен своих собеседников, поскольку они по-прежнему служат или работают в тех же в/ч и институтах. . Своей ненависти к замполиту командир не скрывал. И страха перед ним — тоже.

Я спросила его: «Почему вы так его боитесь, вы же — подполковник, он — майор». Командир усмехнулся: «Почему? Что он пишет в свое политическое управление, и не только, как вы понимаете, туда — я не знаю. Но если пропишетменя в своих донесениях — это конец, хана. Здесь до города сто километров — какая-никакая цивилизация. Захотят — зашлют куда-нибудь к черту на кулички, где ни школы нормальной, ни магазинов, ни больницы — о театре уже и не говорю. А у меня семья, дети. Здесь жена как-никак работает — у нее высшее образование, а где-нибудь на севере, на «точке» — что она будет делать? Уйдет…» — «А отказаться ехать на точку вы не можете?» — наивно спросила я. — «Отказаться? — он посмотрел на меня как на идиотку. — Я же военный человек… Ну, уволюсь из армии. И что я буду делать? Кто мне квартиру даст?… Хочу вот в Академию поступать. Нужна характеристика из политорганов — вот сижу и думаю, что эти сукины дети там «нарисуют». Не поступлю — значит, так всю жизнь здесь и торчать…» Он помолчал и добавил: «Вы, на гражданке, даже не представляете, насколько мы, военные, рабы…»

«КГБ имеет огромное значение в армии, — рассказывал другой офицер, из другой части и другого рода войск. — В Главке, где я служил, было 300 человек. Но главным кабинетом был кабинет сотрудника КГБ. Он мог вызвать любого офицера и мог сделать с любым все что угодно». {32}

«Все что угодно» — это вовсе не обязательно арест, военный трибунал или психушка. Хотя и такое было не редкость, о чем свидетельств масса. Например, письмо одного раскаявшегося особиста майора Бориса Бугрова в газету «Комсомольская правда»: «Да, я бывший старший оперуполномоченный особого отдела КГБ, тот, который работал в в/ч, где ты, Иван Рябов, служил курсантом и рядовым… Ты решил, что только ООН способна навести у нас порядок. (Курсант написал в ООН письмо о творящихся в СССР беззакониях — Е.А.) Я помещал тебя в психбольницу — не по реальной необходимости, а чтобы иметь справку о твоем психическом состоянии, и тогда искренне считал, что это необходимо…» {33}Так вот, «все что угодно» — это далеко не всегда спецбольница, лагерь или репрессии, с чем обычно ассоциируется деятельность КГБ. В стране, где наличие в твоем холодильнике колбасы, мяса, молока зависит от географической точки, где живешь; в стране, где мера цивилизованности твоей жизни — скажем, тротуары, а не грязь по колено, туалет в квартире, а не на дворе, квартира, а не жалкая комнатушка в барачном строении, в котором и скотине-то плохо, — зависит от того же; в стране, где самое понятие «жизнь» давно уже заменено понятием «выжить», с человеком можно действительно сделать все что угодно, не прибегая к крайним мерам. Сами условия нашего существования, наш замордованный быт плодят стукачей и увеличивают силу КГБ.

Понятно, что мера присутствия органов безопасности в другой, и наиболее важной, сфере деятельности ВПК — в научно-исследовательских институтах, на заводах, испытательных полигонах, в лабораториях, — то есть там, где разрабатывается и производится оружие, многократно больше, нежели чем в армии. Что объяснимо: военные секреты принято охранять во всем мире. В КГБ за это отвечает Шестое управление. Но, конечно, задействовано не только оно.

Собственно, сам наш ВПК, особенно в той его части, что занимается ядерным оружием, рождался под крышей госбезопасности. Честь создания знаменитого «Средьмаша» — Министерства среднего машиностроения, где разрабатывались атомная и прочие иные бомбы (почему «среднего» — сие тайна или, точнее, еще один советский идиотизм, но теперь уже в области секретности), принадлежит не кому-нибудь, а Лаврентию Берии. Он курировал всю эту отрасль вплоть до 53 года, когда был объявлен «английским шпионом». Люди Берии, а потом и его преемники держали под неусыпным оком не только главных конструкторов, но их жен, любовниц, друзей. Эти же люди вполне прижились в ВПК и после всех хрущевских «разборок» с органами. Скажем, один из бывших заместителей расстрелянного Хрущевым министра ГБ Абакумова, генерал-полковник Огольцов, исключенный из партии и уволенный из органов, много лет, вплоть до ухода на пенсию, был заместителем директора по режиму одного страшно секретного, главным образом для соотечественников, НИИ № 1. Стоит ли говорить, что и сегодня, несмотря на все перестройки и перетряски, заместителями по режиму подобных институтов являются полковники (плюс — минус звание) КГБ.

По словам людей, не десять и даже не двадцать лет проработавших в ВПК, органы госбезопасности прослушивают все служебные, а часто и личные телефоны сотрудников институтов. Они же отвечают за оформление командировок ученых внутри страны — для этого есть специальный человек. Через чекистов проходит и оформление всех закрытых кандидатских и докторских диссертаций — это сфера компетенции так называемого первого отдела. Первые отделы существуют также на всех оборонных заводах. Эти отделы, кстати сказать, являются и одним из каналов вербовки новых чекистов среди сотрудников заводов или институтов [52] Таким путем пришел в КГБ, например, нынешний первый заместитель министра безопасности России генерал А. Олейников. . Есть такие отделы и в самых обычных, отнюдь не режимных научно-исследовательских заведениях, в том числе в вузах. Но работают там, как правило, не кадровые офицеры КГБ — вышедшие на пенсию чекисты или уволенные в запас военные.

Я спрашивала своих собеседников, каковы взаимоотношения руководителей оборонных НИИ и лабораторий с чекистами — например, с теми же замами по режиму. Ответы были идентичны: «С ними предпочитают не связываться, дабы не осложнять себе жизнь. Как правило, ни одну даже пустяковую бумагу(то есть документ) директор не подписывает, если на ней не стоит подпись заместителя по режиму…»

Советскому читателю объяснять, что это такое «неподписанная бумага» — не надо. (Впрочем, вероятно, и западному тоже: бюрократия вненациональна.) «Без бумажки ты не человек» — этот афоризм давно стал аксиомой нашей жизни. Что значит «бумажка» в закрытом НИИ? Это значит, что, например, надо провести совместный эксперимент с коллегами из другого института. Для этого необходимо получить на него «допуск» — разрешение: а) вести исследования в секретной области; б) пройти в закрытое учреждение. Бумажку, скажем, не дают. Не то чтобы отказывают — нет, просто тянут с оформлением, проверяют имярека до седьмого колена, выясняют, нет ли родственников за границей и не является ли агентом ЦРУ. В результате намеченный эксперимент срывается, работа останавливается, рушится защита диссертации, не выполняются планы, нервная система в состоянии стресса и… И какой-нибудь доктор наук, создающий уникальное средство убийства людей, мается под дверями зама по режиму, заглядывает ему в глаза, униженно просит… Дальше возможны варианты — личные услуги, одолжения, доверительные разговоры… Потому и «предпочитают не связываться».