Федор Глинка - Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием отечественной и заграничной войны с 1812 по 1814 год

Париж

Он засинелся перед нами, как пространный разлив воды да гладкой долине или как дремучий лес в отдалении. Многие города блестят издали кровлями дворцов, палат и раззолоченными главами храмов; Париж темнеет в густоте теней. На необозримом протяжении над 20 000 как будто вместе слитых домов выказывается готическая башня-церковь (Notre Dame); возвышается кругловидный Пантеон и сияет в позолоте купол Инвалидного дома. Все прочее серо и пасмурно. Мы въехали в старинные ворота Сент-Мартен. Дилижанс остановился в обыкновенном своем заездном доме. Нас высадили. Молодой француз Б *, сопутник наш, прыгал от радости, видя себя в первый раз в Париже!

«Что вам угодно, милостивые государи! Господа путешественники! Что вам угодно?» — кричали со всех сторон прислужники за деньги. Нам надобен фиакр (карета) — и явился. Мы положили свои чемоданы и велели вести себя в улицу Ришелье, в отель де Валуа, что против Пале-Рояль.

«Так это-то Париж!» — думал я, видя тесные, грязные улицы, высокие старинные, запачканные домы и чувствуя, не знаю отчего, такой же несносный запах, как и за городом от тлеющих трупов и падали. Это-то превозносимый, великолепный, прелестный город!.. Но чем далее в средину, тем лучше и красивее. Наконец остановились мы подле огромного дома, гостиницы Валуа (hotel de Valois). Француз Б* выпрыгнул из фиакра и побежал к хозяину справиться о комнатах, о цене и о прочем. Торг скоро кончен, чемоданы наши внесены, а деньги с нас за все взяты. И вот мы уже в Париже и на квартире!.. За три великолепно убранные комнаты со всеми выгодами, с постельми, диванами, люстрами и зеркалами с нас берут 15 руб. в сутки. Это дорого, но так берут только с русских! Французы в обыкновенное время платят за такие квартиры вдвое меньше: и тогда это дешево!

Нас проводили в комнаты и забыли про нас! Одни, без слуг и без знакомых, мы бы могли просидеть целые сутки, и никто бы об нас не позаботился. В немецких трактирах иначе: трактирные служители входят очень часто к приезжему, предлагают свои услуги, спрашивают, не надобно ль кофе, пуншу и проч., и проч. Тут опять совсем другое: в доме, где отдают покои в наем, ничего не держат. За кушаньем, кофе и проч. посылать надобно своего человека в ресторации, кофейные домы и проч., а для всего этого и необходимо иметь лон-лакея. Мы тотчас по приезде спросили об Ипполите, который служил у адъютантов наших Паскевича и Сакена, но нам обещали представить его не иначе, как завтра. «Вы видите, — говорили нам с сердцем, — сегодня в Париже ничего ни найти, ни достать не можно!»

В самом деле я заметил, что в Париже случилось что-то очень необыкновенное: в нем не видать было ни того шуму, ни того движения, которым он обыкновенно наполнен бывает: Париж приутих! Это случилось с ним в 20 лет в первый раз! Король из уважения к великому празднику (Fete Dieu) приказал запереть все лавки, трактиры, питейные домы и даже самый Пале-Рояль; отворить же велел только одни церкви. Хвала государю, обращающему внимание на нравственность народа!.. Но при всех важных переменах нужна чрезвычайная осторожность. Раны на теле закрываются не вдруг, а постепенно!! Французы теперь очень похожи на спутников Улисса, превращенных в свиней: купаются в грязи разврата и ропщут за то, что их хотят сделать опять людьми! Однако, несмотря на повсеместное закрытие лавок в городе, товарищ наш Б* сбегал в Пале-Рояль и привел нам человека с готовым платьем. Мы купили сюртуки, круглые шляпы, чулки, башмаки, тоненькие тросточки и вмиг нарядились парижскими гражданами. Так все наши делают; ибо русский офицер в мундире встречает везде косые взгляды и тысячу неприятностей. Разумеется, что с нас взяли втрое за все, что мы купили. По записке, которую сделали в Шалоне, узнали мы, что недалеко от нашей квартиры ресторация Бовилье. Идем к нему ужинать. Прощай!

Париж. Вечер

Я сейчас был в парижской ресторации и признаюсь, что в первую минуту был изумлен, удивлен и очарован. На воротах большими буквами написано: «Бовилье». Вход по лестнице ничего не обещал. Я думал, что найду, как в Германии, трактир пространный, светлый, чистый — и более ничего. Вхожу и останавливаюсь, думаю, что не туда зашел; не смею идти далее. Пол лаковый, стены в зеркалах, потолок в люстрах! Везде живопись, резьба и позолота. Я думал, что вошел в какой-нибудь храм вкуса и художеств! Все, что роскошь и мода имеют блестящего, было тут; все, что нега имеет заманчивого, было тут. Дом сей походил более на чертог сибарита, нежели на съестной трактир (Restauration). Хозяйка, как некая могущественная повелительница в приятной цветочной рощице, среди множества подле, около и над нею расставленных зеркал, сидела на несколько ступеней возвышенном и ярко раззолоченном стуле, как на троне. Перед нею лежала книга, в которой она записывала приход и расход. В самом деле она в своей ресторации царица. Толпа слуг по одному мановению ее бросается в ту или другую сторону и выполняет все приказания. Нам тотчас накрыли особый стол на троих; явился слуга, подал карту, и должно было выбирать для себя блюда. Я взглянул и остановился. До ста кушаньев представлены тут под такими именами, которых у нас и слыхом не слыхать. Парижские трактирщики поступают в сем случае как опытные знатоки людей: они уверены, что за все то, что незнакомо и чего не знают, всегда дороже платят. Кусок простой говядины, который в каких бы изменениях ни являлся, все называют у нас говядиною, тут, напротив, имеет двадцать наименований. Какой изобретательный ум! Какое дивное просвещение! Я передал карту Б*. Он также ничего не мог понять, потому что, говорил он, у нас в губернских городах мясу, супу и хлебу не дают никаких пышных и разнообразных наименований: эта премудрость свойственна только Парижу. Отчего ж, скажешь ты, мы так затруднялись в выборе блюд? Оттого, что надлежало выбрать непременно те именно, которые тут употребляются в ужине. Попробуй спросить в ужине обеденное блюдо, которое тебе пришлось по вкусу, и тотчас назовут тебя более нежели варваром, более нежели непросвещенным: назовут тебя смешным (ridicule). Тогда ты уже совсем пропал: парижанин скорее согласится быть мошенником, нежели прослыть смешным! Предварительные наставления приятелей наших в Шалоне вывели, однако ж, нас из беды. Мы выбрали кушанья, поели прекрасно, заплатили предорого, получили несколько ласковых приветствий от хозяйки и побежали через улицу в свою квартиру.

Париж. Ночь

Здесь в полночь еще очень рано, а в 2 часа ночи — не поздно. Сижу у растворенного окна и смотрю на Пале-Рояль, который еще светится, но не шумит. Король не велел ему сегодня шуметь. Двадцать лет сряду он бесился день и ночь и в первый только раз замолк.