Вольдемар Балязин - Русско-прусские хроники

И еще - в слепой ненависти обзывали его "Теократом", будто папа уподобился иудейскому Первосвященнику

или мухаммеданскому Халифу, которые были первыми и в светской, и в религиозной жизни.

Истинно сказано: "Любовь - слепа и ненависть - слепа". А все дело было в том, что у Василиска Великого была необычайная сила авторитета и отсюда проистекал невиданный авторитет его власти.

Но вернемся к описанию дальнейших событий. Узнав о внезапном и вероломном вторжении ландскнехтов Берксерьера на землю Италии, папа Василиск целые десять суток не мог прийти в себя от такого низкого коварства.

Зигфрид был единственным человеком, которому он поверил, которого зауважал и даже полюбил, ибо чем объяснить иначе даже такую сентиментальную деталь: он. Василиск, обменялся к Берксерьером портретами, и, как ему доносили, Зигфрид часто смотрел на парсуну53 папы, будто пытаясь прочитать его мысли, а Василиск тоже иногда пристально всматривался в лик друга, надеясь, в свою очередь, угадать его великие замыслы?

И вот все рухнуло - боевые слоны, конница и пехота Берксерьера несокрушимой лавиной шли на Рим.

Василиск каждую ночь ходил в Пантеон к гробнице Святого Илии и вопрошал его, но тот не подымался из гроба и лежал недвижно. И тогда папа тайно велел увезти мощи Илии из Рима. И не мстительная злоба двигала им, а желание спасти национальную святыню Италии, ибо если бы Берксерьер оказался здесь, то мощи были бы поруганы, а Пантеон взорван.

И лишь через десять дней после того, как "Черные ландскнехты" перешли рубежи Италии, папа Василиск, не дожидаясь, пока Берксерьер, подобно Ганнибалу, окажется у ворот Рима, велел разослать повсюду Окружное папское послание, в коем объявил Крестовый поход против "черной смерти", как образно сравнил он напавших с чумой, ибо именно ее и называли тогда "черной смертью". Папа переменил тиару на шлем и. оставив посох, опоясался мечом. В таком сверкающем облачении не пастыря, но воина Василиск как Архистратиг Михаил взошел на балкон Римского Пантеона, где еще совсем недавно лежали в хрустальном саркофаге нетленные мощи Илии Святого, и поклялся перед многотысячной толпой, запрудившей площадь Святого Петра, что не опустит меч в ножны, пока не привезет Бесноватого - так он назвал Зигфрида Берксерьера - в железной клетке в Рим и не сожжет его на этой площади на медленном огне. С балкона Пантеона он призвал всех своих братьев и сестер, соотечественников и соотечественниц, на священную войну против "черной смерти", принял парад папской гвардии, велел вооружить всех итальянцев вилами, цепами и дубинами и спасать Отечество.

И еще Василиск сказал: "Пусть вдохновляет вас в этой борьбе образ наших великих предков Сципиона Африканского - младшего, Гая Мария, Луция Корнелия Суллы, Гнея Помпея, Гая Юлия Цезаря. Пусть осеняет вас в этой войне Хоругвь Святого Илии!"

Вскоре после этого Василиск учредил военные награды, названные именами этих полководцев, и велел открыть кадетские училища имени Цезаря для мальчиков-паулинцев. Там учились дети и внуки ветеранов и гордо называли себя "цезарианцами". Папу ничуть не смущало, что Цезарь был язычником.

Закончив речь, папа вернулся в покои и, как рассказывал мне потом уже в Риме один знающий человек, сразу же снял шлем, отстегнул боевую перевязь и все это вместе с мечом засунул под кровать. Затем он велел позвать к себе своего любимца и друга, сотрапезника и собутыльника, друга и земляка кардинала Лауренцио, некогда бывшего викарием на Корсике, а теперь кардинала и Генерального магистра Ордена Грозы, Пламени и Урагана (ОГПУ).

Папа велел принести из кухни всегда стоявшие наготове дежурные корсиканские народные блюда - сациви, шашлык, лобио, а из погреба корсиканское же вино трех сортов - "Твиши" урожая 1537 года, "Хинцмареули" - 1541-го и "Хванчкару" - 1553-го. И Василиск и Лауренцио оба были корсиканцами, а какой настоящий взрослый мужчина-корсиканец не понимает толк в винах?

И они, налив "Хванчкару" в простые глиняные кружки, молча поглядели друг другу в глаза и понимающе, чуть-чуть кивнув один другому, также молча выпили - за победу над Бесноватым.

А потом Лауренцио спросил папу по-корсикански - когда они встречались, то всегда говорили на их родном корсиканском языке:

- А что, Васо,- так запросто, без затей, называл папу Лауренцио, когда они оставались одни,- ты и в самом деле поведешь войска на север?54

- Я здесь нужнее, брат Лауренцио,- ответил Василиск.

- Правильно,- согласился Лауренцио,- ты воооще-то нужен везде, но здесь - нужнее всего.

Они выпили еще раз - за здоровье папы, и Лауренцио спросил:

- А кому, ты думаешь, можно доверить командование нашей армией?

- Никому, Лауренцио. Никому, брат, доверять нельзя.- И увидев вдруг промелькнувшую в глазах друга обиду, тут же все понял. И сказал с теплой проникновенностью:

- Тебя, брат, я не имел в виду. Тебе я верю. Но ты ведь мастер в своем деле, а здесь нужен не ты.

- А кто же все-таки? Скажи, если действительно веришь, брат Васо.

- Верю и потому скажу. Генералиссимусом всех моих войск буду я сам, а вот коннетаблей, коммодоров, колонелей и капитанов и отбирать и проверять будешь ты, брат Лауренцио.

- Правильно,- согласился Лауренцио,- но, скажи, Васо, как понимать тебя, если ты только что сказал, что не пойдешь на север, а останешься здесь, в Ватикане? Ведь полководец всегда находится при армии.

Василиск с печальной улыбкой поглядел на своего друга и собутыльника.

- Ты, Лауренцио, действительно мастер своего дела - этого у тебя не отнимешь, но диалектик ты никакой. Слабый ты диалектик, Лауренцио. Не обижайся, брат, как друг тебе говорю,- слабый.

Лауренцио молчал, не понимая, куда клонит папа и что из всего этого последует.

- Есть католицизм догматический,- сказал Василиск,- а есть католицизм творческий. Я стою на почве последнего. А теперь скажи мне, Лауренцио, где, когда какой Иисус, какой из апостолов или кто-либо из равноапостольных, я имею в виду Карлу, Ангела и Илию, говорил, что полководец обязательно должен быть при армии?

Папа, судя по всему, очень довольный произнесенной им тирадой, налил себе в кружку вина, затем сказал с дружеской улыбкой:

- Налей и ты себе, говенный диалектик, Лауренцио, опустив глаза и проглотив обиду, трясущейся рукой налил себе из другой бутылки.

- За твое здоровье, Васо. Как брат скажу брату - нет мудрее тебя. Великий. За то пью еще, чтоб, сидя здесь в Ватикане и не подвергая свою драгоценную жизнь опасности, снискал бы ты себе, Васо, славу доблестнейшего и храбрейшего полководца в истории всех времен и народов.

Папа сощурил глаза и улыбнулся - это значило, что он доволен.

- Твое здоровье, брат Лауренцио, а командующими я назначу сразу троих вице-генералиссимусов - Климента, двух Симеонов, ну, да ты знаешь, о ком я говорю. А всеми ими командовать буду я, посылая к ним гонцов с моими предписаниями и распоряжениями.