Александр Шубин - Социализм. «Золотой век» теории

Поскольку идеал второй фазы коммунизма принципиально неконкретен, важно определить, какова программа «переходного общества». Именно первая фаза является спорным пунктом основных социалистических направлений 70-х гг. Позднее первую фазу коммунизма в марксистской литературе будет принято называть «социализмом», то есть словом, которое в других традициях употреблялось для обозначения пост-капиталистического общества, прежде всего отличного от коммунистической модели.

Первая фаза коммунизма возникает не сразу, а после «диктатуры пролетариата», которую Маркс противопоставляет государственности. Это – не государство как таковое, а организация класса. Клаcc в целом организован в систему диктатуры. Это – обоюдоострая идея.Если весь класс, в лице каждого своего члена (или хотя бы любого желающего) каким-то образом (не разъясненным Марксом) сможет вырабатывать решения диктатуры, то мы имеем дело с демократией, игнорирующей волю меньшинства, не входящего в организацию большинства («остатки эксплуататорских классов»). Если же решения вырабатываются в некотором центре (пусть и выбранном пролетариями), а сами рабочие являются проводниками этих решений (как в обычном государстве – чиновники), то перед нами – тоталитарная модель, где государством поглощено все общество.

Равные социальные права работников, сохраняющиеся на первой фазе, Маркс считает признаком сохранения буржуазного права, которое в идеале также требует равноправия. Уже на первой фазе коммунизма равноправие наконец достигнуто, но в силу неравенств человеческих свойств и ситуаций оно оборачивается неравенством реальных возможностей. Так что переход от «уравнительности» ко второй фазе коммунизма необходим. Но Маркс не доказывает, что нарисованная им модель ведет к преодолению разделения труда. Напротив, сохраняются все предпосылки для социального закрепления разделения труда между управляющими и управляемыми. Маркс принимает за аксиому, что новая система вызовет взрывной рост производства. Тогда нужно показать, как изменение общественной структуры приведет к этому. Но Маркс лишь констатирует, что условия распределения продуктов обусловлены распределением «условий производства», а последние – характером собственности (частной или общественной, или как пишет Маркс – коллективной собственности работников), то есть по существу – юридическим фасадом социальной структуры. Юридически будет существовать общественная собственность. А кто будет распоряжаться ей на деле?

Определяя принципы распределения общественного продукта в первой фазе, Маркс указывает на нужды поддержания и развития производства, социальные программы и «издержки управления», то есть рисует модель социального государства (как показал опыт ХХ века – совместимого с капиталистическими отношениями), хотя речь идет о коммунизме.

Принципиально важно, кто определяет нормы распределения продукта по различным статьям (что пойдет на развитие производства, что на школы, а что – на «издержки управления») – сами работники или некий центр, от имени которого действуют управленцы? Маркс представляет дело так, что это распределение происходит как бы автоматически – после всех «необходимых выплат» (а кто их определяет?) работник получает ровно столько, сколько вложил. А кто определяет этот вклад? Количество труда можно определить в часах. А качество?

Доход работника Маркс представляет себе в виде пая, то есть доли в общем продукте. Но от идеи Прудона проект Маркса отличается принципиально – это пай в мировом хозяйстве, и его размеры практически невозможно проконтролировать. Так что в итоге все сводится к тому, что работнику за труд выдают квитанцию, которую можно обменять на продукты. То есть – деньги.

При этом для Маркса принципиально, что в новом обществе «производители не обменивают своих продуктов» (в этом – принципиальное отличие от анархо-коллективистских моделей). Рабочую силу за «квитанции» покупает «общество». Работники равноправны перед лицом общества. Но можно ли говорить о равноправии простого работника и управленца, который определяет условия определения дохода, распределения основных социально-экономических пропорций? В отношениях работника и «общества» оно представлено именно управленцем. Класс управленцев, действующих от имени общества, нанимает работников за «квитанции».

«Критика Готской программы» не привела к торжеству марксизма в немецкой социал-демократии. Более того, ее лидеры увлекались не только Лассалем. Большую популярность в социал-демократических кругах приобрел критик Маркса этический социалист и коллективист Евгений Дюринг, взгляды которого были близки отчасти к Прудону, отчасти к Лассалю.

Идеи Дюринга оказывали влияние на таких немецких лидеров, как Э. Бернштейн, И. Мост, В. Бракке и др. Опасность Дюринга заключалась в том, что он предлагал всеобъемлющую концепцию (хотя и компилятивную, мало что добавляющую к уже рассмотренным нами теориям) и в этом отношении составлял конкуренцию марксизму. Дюринг стремился соединить коммунистические, прудонистские и лассальянские идеи. Энгельс взялся за критику Дюринга. Его статьи, объединенные затем в единое издание «Антидюринг», были выдержаны в столь грубом тоне, настолько примитивизировали взгляды Дюринга, что в 1877 г. в партийных верхах разразился скандал, и лидеры чуть не раскололись из-за вопроса, можно ли продолжать печатать работу Энгельса в партийной прессе. Согласились, что можно, но только в теоретическом приложении. Маркс в связи с популярностью Дюринга писал, что среди вождей германской социал-демократии «пахнет гнилью» [704].

Но и это было не все, что пришлось претерпеть Марксу и Энгельсу, глядя из эмиграции на «свою» партию. В 1879 г. (а это было время «чрезвычайного закона», фактически загнавшего партию в подполье) вышла статья «Ретроспективный обзор социалистического движения в Германии», подписанная тремя звездочками (это были недавние дюрингианцы К. Хехберг, К. Шрамм и Э. Бернштейн). Эти «три звезды» планировалось включить в редакционный совет готовившейся к изданию в Швейцарии партийной газеты «Социал-демократ» (здесь был расчет на финансовую помощь Хехберга и острое перо Бернштейна). Статья призывала открыть путь в партию широким слоям интеллигенции (за «одностороннюю ориентацию на рабочий класс» авторы обвиняли лассальянцев, хотя эта же критика относилась и к марксизму), не ограничивая ее пролетарскими рамками (которыми ее руководство уже и так не было ограничено), и не возбуждать ненависть правительства излишним радикализмом.

Обвинения анархистов и близких им радикальных социал-демократов во главе с И. Мостом могли получить полное подтверждение — партия открывала ворота идеям, победа которых превращала ее в государственно-реформистскую. Приток интеллигенции в партию мог облегчить преодоление лассальянского догматизма части ее лидеров, но порождал новую проблему – многообразие идей, за рамками марксизма и лассальянства. Идейное творчество, к которому призывали «три звезды» могло означать отыскание путей не только к социализму, но и к отступлению в «буржуазный» лагерь. Энгельса возмущала также попытка «трех звезд» выступить против революционных методов борьбы, выразив сожаление по поводу насильственного характера революции 1848 г.