Майкл Грант - Крушение Римской империи

Из последующих эдиктов явствует, что любой из тех, кто самовольно покинет места, к которым он приписан, будет рассматриваться совершившим серьезное преступление, акт кражи: «он крадет самого себя».

В законах часто отмечались случаи неповиновения арендаторов упомянутым выше регулирующим актам и их попытки бежать из поместий, к которым они были привязаны, с последующими объединенными усилиями лендлордов и налоговых властей вернуть их обратно. К пятому веку этим арендаторам даже запретили вербоваться в армию. Надетые на них путы еще отличались от тех, которые связывали античного господина и раба, средневекового хозяина и крепостного; но рабы или крепостные были как раз тем, во что они превращались. Им даже не разрешали предпринимать какие-либо действия, направленные против хозяев даже в рамках законов, а унижения, которым их подвергали, как и большинство принуждений, того времени, переходили по наследству.

Единственным утешением для этих людей было то, что законы — это было видно по их неоднократному повторению — исполнялись очень неэффективно, так что лазеек для ухода от них было предостаточно. С какими-то законами они смирялись. Но в целом картина тысяч свободных фермеров, постепенно погружавшихся в полную зависимость, представляла собой печальную реальность.

И все-таки один император сделал попытку помочь беднякам. Это был Валентиниан I. Такой вывод может показаться удивительным, поскольку он сыграл очень большую роль в жестком привязывании арендаторов к поместьям богачей. Но, по-видимому, император руководствовался реалистичными мотивами: могло быть хуже, чем закрепление людей на месте, поскольку таким путем предотвращалась перспектива для этих фермеров и крестьян вообще остаться без работы и без пищи, и это делалось не ради землевладельцев.

Валентиниан I ясно показал другими поступками, что он крайне заинтересован в благополучии униженных классов, к которым сам когда-то принадлежал. В одном из эдиктов он обращается к их угнетателям с такой напыщенной фразой «невинные и мирные селяне». В другом из своих постановлений он специально обращается за социальной справедливостью к своим собственным налоговым властям, требуя ликвидации льгот для определенных групп лиц, поскольку эти льготы осуществлялись за счет рядового населения Империи.

С самыми важными заявлениями в 363—370 гг. Валентиниан обращался к официальным лицам, называемым Защитниками Народа, или Защитниками Общества. Их функции напоминали функции омбудсмена в современных странах, в чьи обязанности входило устранение злоупотреблений против отдельных граждан. Но Защитники при Валентиниане должны были по идее помогать непривилегированным классам. В письме своему префекту претории Петронию Пробу император пишет: «Мы принимаем необходимые меры для обеспечения простых людей покровителями для защиты их от несправедливости сильных мира сего».

В каждом городе префект должен был назначать Защитника Народа, а сам император требовал извещать его лично об именах людей, отобранных на эти посты. Защитники имели право разбираться с любой самой незначительной жалобой, и их долгом было сделать правосудие более доступным для бедных. Императоры и ранее поступали подобным образом, но только Валентиниану I удалось довести свои намерения до реальной всеобъемлющей схемы.

Однако чудовищным оказалось то, что свои первые указания по этому вопросу император должен был дать Петронию Пробу — известному угнетателю бедноты. Когда Валентиниан умер, институт защитников быстро был предан забвению и никогда уже не смог восстановить своего былого значения. Действительно, Феодосии I поручил задачу отбора защитников городским советникам — тем самым, которые отвечали за взимание налогов.

Затем Гонорий перепоручил эти назначения комитету, состоявшему в основном из землевладельцев. Первоначальная идея Валентиниана была избавить бедняков от произвола лендлордов.

А теперь защитники и земельные магнаты объединились в дьявольский союз.

Итак, в течение определенного периода времени были серьезные успешные попытки облегчить жребий угнетенных. Но они провалились. Масштабы этого провала хорошо прослеживаются по произведениям античной литературы. Правда, большинство авторов того времени были довольно равнодушны к тяжелому положению угнетенных. Однако были и замечательные исключения. Одним из них был Иоанн Златоуст (Джон Хрисостом) епископ Константинополя, который прекрасно представлял себе пропасть между богатыми и бедными. Хотя он исходил скорее из теологических, нежели социальных соображений, он находил различие между этими двумя образами жизни настолько болезненным, что историк Дж. Б. Бюри в своей книге назвал его «почти социалистом».

Что касается Сальвиана Массилия (Марсейл), то он не высказывал никаких планов изменения ситуации, кроме указания на необходимость морального возрождения. Тем не менее грехи, за которые, как ему казалось, Бог покарал мир, безусловно определялись как грехи материального угнетения. Время, в котором он жил, как и девятнадцатый век, было временем, когда собственность считалась позором и бесчестьем. Сальвиан питал отвращение к богатству и ненавидел его обладателя. Он был настолько выраженным радикалом, что никакой класс не находил у него добрых слов, кроме бедных, чью судьбу он оплакивал с неизменной печалью.

…Налогообложение, каким бы грубым и жестоким оно не было, стало бы куда мягче, если бы все разделили поровну по обычному жребию. Но ситуация становится все более постыдной и ужасной из-за того, что не все несут это бремя вместе. Взносы богатых изымаются у бедных, а слабый несет ношу сильного. Единственной причиной того, что они не несут вместе всю ношу, это то, что вымогательства много больше их возможностей …

Бедные первыми принимают ношу и последними получают облегчение. Где бы (как это случалось и позже) правящие власти, желая лучшего, не принимали бы меры для помощи несостоятельным городам, снижая в какой-то мере налоги, мы сразу видим, как богачи делят между собой помощь, предназначенную для всех, поровну. Кто тогда вспоминает о бедных?.. Что я могу еще добавить? Только то, что в этот момент о бедных, как налогоплательщиках, забывают, за исключением времени, когда на них надо возложить бремя налогов. Они выбывают из числа граждан, когда надо распределить помощь.

Можем ли мы при таких обстоятельствах считать, что мы не заслуживаем сурового Божьего наказания, если мы сами постоянно наказываем бедных?

Опытный ритор, Сальвиан нарисовал эту картину в самых черных тонах, какие он только мог подобрать. Но есть достаточные доказательства тому, что реальная ситуация была вряд ли лучше той, о которой он сообщает. Например, Сидоний, когда он стал епископом Арверны (Клермон-Ферран), осаждали толпы нуждающихся просителей, которые открыли ему глаза на социальные бедствия его поколения. А мрачный автор христианских рождественских проповедей Гауденций писал, что крестьян, умерших от голода, либо вынужденных принять убежище от церкви, было так много, что ему было очень стыдно назвать их число.