Майкл Грант - Крушение Римской империи

Сам Иероним, хотя и признанный пионер того движения, которое он считал верным направлением монашества, лучше всех различал неискренность многих его профессиональных участников. Его письма заполнены нападками на их тщеславие, разврат, обжорство и жадность. Я могу понять, говорил он, почему многие люди предпочтут жить с дикими зверьми, чем с христианами такого сорта. Но, хотя и устремляя свою критику на плохих монахов, он очень боялся, что многие люди возненавидят их всех без разбора, с презрением указывая пальцем на их черные одежды и бритые головы.

Нехристиане также обнаружили, что монахи подбрасывают очень много дров в костер их атак на христианскую религию. Палладий, сочинитель эпиграмм из Александрии, не мог понять, почему такие хорошо организованные агрессивные группы романтически называют себя «отшельниками», а Эвнапий описывал, как языческие святыни осквернялись этими «тиранами», которые живут, как свиньи, и называют это благочестием. Их также широко критиковали за лень и попрошайничанье, о чем, среди прочего, очень сожалел Августин.

Языческий историк Зосим отмечал, что то, что монахи называют «поделиться с бедными», означает низведение каждого на их собственный, предельно низкий уровень деградации. Но самым важным был его акцент на их бесполезности для государства, которому они отказывались хоть в чем-либо помочь.

Возможно, общее мнение было наилучшим образом подытожено Рутилием Намацианом, который прошелся по монастырю на острове Капрари (ныне Капри), когда его корабль плыл вдоль западного побережья Италии:

Отношение официальных церковников к монахам и отшельникам было более неоднозначным. Неискренние словоизлияния были часто обращены к духовным идеалам монашеской жизни, а епископы были порой готовы подстрекать монахов на разрушение языческих храмов. В течение долгого времени церковь ощущала себя существенно ослабленной деятельностью монахов, поскольку они умышленно пренебрегали ее представителями, не видели причин для отклика на ее призывы и отвергали союз церкви с государством.

В ответ духовный синод, состоявшийся в Малой Азии около 340 г., выразил сожаление о редких посещениях монахами церковных служб. В период правления Валенса епископ Луций из Александрии даже послал людей для нападения на монастыри, и ряд монахов были убиты. Папа Сириций заявлял повсеместно, что многочисленные монахи — самозванцы. И императоры в своих эдиктах объявляли обитателей монастырей фанатиками, непокорными бунтовщиками, способными только на проникновение в города и обострение религиозной и социальной напряженности.

Эти различные точки зрения звучали и в официальных извещениях. Покровительственное отношение было продемонстрировано в 361 г., когда Констанций II подтвердил освобождение монахов от всех общественных обязанностей. Но затем Юлиан сравнил их с такими же неряшливыми странствующими последователями язычников, известными как циники, видя и в тех и в других «вызывающих беспокойство наглых бродяг».

Валентиниан I и Валенс были среди тех христианских правителей, которые подобным образом обвинили монахов в плохом исполнении гражданского долга и в непорядочности в сделках. Феодосии I в раздражении обратился к Амвросию: «Что мне делать с этими фанатичными монахами?» В 390 г. Феодосии еще надеялся держать их на расстоянии от городов, приказав им оставаться в «пустынных и уединенных местах». Но двумя годами позже под внешним нажимом он отозвал этот указ. Затем и Валентиниан III запретил мужчинам покидать имения в сельской местности для принятия монашеского обета без разрешения землевладельца. Но ни одна из этих ограничительных мер не смогла остановить развитие движения.

С точки зрения на будущее наиболее опасным для Империи был обет безбрачия, как составная часть монашеской карьеры, поскольку он означал, что население, размеры которого едва обеспечивали деньги и людские ресурсы для обороны страны, будет продолжать сокращаться. Более того, это принуждение к безбрачию распространилось далеко за пределы монашеского движения, поскольку широко использовавшиеся призывы к воздержанию привели к чрезвычайному энтузиазму в части воздержания от сексуальных отношений.

Это было объявлено наиболее притягательным социальным идеалом из-за недостойности человеческих существ и их плоти. Ведь было сказано, как это приписывается евангелисту св. Матфею, что сам Иисус назвал безбрачие примером высшей жертвенности. И св. Павел в обращении к коринфянам также дал подобную рекомендацию. Затем, по мере того, как склонность к самоотрицанию резко усилилась, проповеди, призывающие к полному прекращению половых отношений, стали весьма многочисленными, а пуритане третьего столетия, такие, как пламенный Тертуллиан, без устали защищали это положение. Трактаты, возвышавшие девственность, стали появляться в большом изобилии.

Августин был одним из тех, кто часто и яростно писал в защиту таких идей. В начале своей карьеры он заявил, что «вокруг меня, спереди и сзади потрескивает на углях множество отвратительных Любовей», и предложил известную молитву: «Господи, дай мне целомудрие и воздержание — и не только». Он был без всяких колебаний уверен в том, что с сексом надо разделаться — это было наказание на грех Адама.

И у Иеронима были те же ощущения:

…Наш враг — дьявол — ходит вокруг, как рычащий лев в поисках жертвы: кого бы ему сожрать … Пока мы находимся под гнетом этого бренного тела, пока мы держим наши сокровища в кувшинах под землей, пока плоть восстает против духа, а дух — против плоти, до тех пор не может быть окончательной победы.

Иногда Иероним спускается с этих величественных высот на землю, чтобы посоветовать женщинам не выходить замуж просто из благоразумия — из-за смутных беспокойных времен того периода. Но чаще он придерживался определенного принципа, особенно в письме о воспитании Паулы, девушки из аристократической семьи, с рождения посвященной в монахини — он предписывал ей строгое, спартанское воспитание.

Общественная позиция Иеронима, определявшаяся такими взглядами, когда он был секретарем папы Дамаса, сыграла важную роль в его изгнании из Рима после смерти Дамаса в 385 г. Дело в том, что когда умерла тетка Паулы Блезилла, то сочли, что ее кончина была ускорена чрезвычайным аскетизмом, который ей внушил Иероним. На ее похоронах раздавались крики «Монахов в Тибр!», после чего Иероним поспешно покинул Рим и больше никогда не возвращался. Новый папа, Сириций, подозревавший Иеронима в претензиях на папское звание, ничуть не сожалел о бегстве монаха.