Валерий Демин - Уральская Гиперборея

О слитности и нераздельности трех миров — змеиного, человеческого и божественного свидетельствуют и другие факты древнейшей античной истории. Например, один из главных своих эпитетов — Пифейский — солнцебог Аполлон принял после победы над исполинским змеем Пифоном, который обитал в глубокой земной расщелине. Пифон — не «простой» змей, он — сын Геи, Матери-Земли. Рядом с глубокой подземной пещерой, где он обитал, испокон веков находилось святилище и под воздействием наркосодержащих испарений совершались пророчества жрицами-пифиями, поименованными так, как нетрудно догадаться, в честь змея Пифона. После умерщвления дракона Аполлоном святилище сохранилось и пифии продолжали свою прорицательскую деятельность, — но уже в храме, посвященном богу Аполлону, где находился Дельфийский оракул. Сами пифии по-прежнему были глубоко под землей, восседая на треножники, освещенные факелами и окутанные ядовитыми испарениями, а вокруг них по полу ползало множество громадных змей.

Роберт Грейвс проследил еще одну общеизвестную закономерность: Великая Богиня-Мать, как правило, является не одним только детородным и жизнетворным началом, но одновременно выполняет также функции богини смерти. Это обусловлено общими представлениями о жизни и смерти растений, и в частности зерна, когда брошенное или посаженное в землю семя, для того чтобы дать росток (а в конечном счете и плод), должно умереть.

Здесь уместно еще раз обратиться к уральским реалиям. В бажовских сказах смерть постоянно сопутствует Хозяйке Медной горы, оставаясь как бы на заднем плане. Тем не менее кого-то настигает неотвратимое возмездие, кто-то остается на волоске от гибели. Причина в любом случае одна — вмешательство самой Хозяйки или связанных с нею сакральных сил. И в любом случае это — всего лишь частный случай главной функции Хозяйки Уральских гор (как трансформированного коррелята матриархальной Великой Богини) — всегда и во всем оставаться вершительницей человеческих судеб. Следовательно, Хозяйка Медной горы вполне вписывается и в этот смертоносный ряд.

Правда, в русском и славянском фольклоре богиня смерти известна под другим именем — Мары, или Морены (Марены, Мараны, а в ряде областей — Марины) и под видом множества злокозненных духов, порожденных ночью под общим именем «мары» (или «моры» — один из них всем известная русская кикимора). В этом своем обличье она также обнаруживает множество точек соприкосновения с общемировой традицией. В первобытном мировоззрении понятия смерти и мрака (ночи) практически были идентичны. Это отразилось в древнерусских однокоренных словах: «мор» («смерть») и «морок» («мрак», «ночь»). Слово «морока», имеющее в наше время лишь один смысл — «затяжное, хлопотное дело, канитель», еще в прошлом веке сохраняло первозданное значение «мрак» (см.: Словарь Владимира Даля). В подобном же обличье соответствующая лексическая основа предстает и в других языках индоевропейской группы. Но санскритское слово mara — «смерть», а также «убивающий», «уничтожающий» в конечном счете восходит к общеиндоевропейской и доиндоевропейской корневой основе mr , входящей в наименование священной вселенской горы Меру. Интересно, что в мундо-дравидской мифологии, то есть у автохтонного населения Индостана, еще до вторжения туда индоарийских племен существовал культ кровавой и смертоносной богини с похожим именем — Мараи, которой приносились человеческие жертвы (в основном — дети). Культ этот дожил до XX века.

Славянская Морена играла исключительно важную роль в русском языческом мировоззрении и сложившихся на его основе ритуалах и празднествах. Это связано с вселенским обличьем смерти (как ее понимали наши предки). Смерть отдельного человека — странное, но в общем-то частное дело. Гораздо значительней смертное начало в Природе: смерть света, Солнца, дня и наступление ночи; смерть животворных времен года — весны, лета, осени — и наступление зимы. Морена как раз и олицетворяла такое всеобщее умирание в природе. Но она не могла выступать в роли неотвратимой судьбины, ибо на смену ночи всегда приходит новый день, всегда всходило Солнце, а после холодной зимы опять наступает весна. Морена — воплощение смерти, сама такой смерти избегнуть не могла.

Считалось также, что смерть Смерти (Морены) можно было ускорить с помощью огня и света и в конечном счете победить. Люди всегда старались участвовать в этой космической битве жизни и смерти, света и тьмы, добра и зла. Древние магические обряды, сопровождавшие народные праздники, — лучшее тому свидетельство. Один из самых древних, красочных и сохранившийся в основных чертах доныне праздник Ивана Купалы еще сравнительно недавно сопровождался изготовлением соломенного наряженного чучела, которое так и нарекалось — Морена. Морена сжигалась в священных купальских кострах, через которые обязаны были перескочить все участники купальского праздника. Чем выше прыжок (чем ближе к небесно-космическим высотам), тем действеннее сила огня, передаваемая человеку и оберегающая его от смерти, болезни, нечистой силы и прочих напастей. В ряде областей Морена заменялась деревом Марины, вокруг которого совершались купальские обряды. То, что пугающее и не для всех знакомое имя Морены переиначивалось на более знакомую Марину, в порядке вещей. Но при этом Марина не утрачивала своей злокозненной и смертоносной сущности, о чем, кстати, свидетельствует былина о Добрыне Никитиче и злой девке Маринке (ранее бывшей, скорее всего, Мореною).

С Мореною-смертью, с Мореною-мороком (ночью) связаны и светлые солнечные праздники встречи Весны. Здесь ненавистнице жизни также уготавливается сжигание. В весенних календарных обрядах Морена выступает еще в одном своем смертоносном обличье — в виде зимы, мороза. Древнерусская форма слова «мороз» — «мразъ», от него более широкое понятие — «мразь» — не только в смысле «мерзости» — слово того же корня, но и в смысле природно-погодной характеристики (ср. «изморозь», «моросить»). Сжигание Морены в виде соломенного чучела происходило и на Масленицу. Древние языческие корни этого буйного и веселого праздника не только в огненном действе, но и в массовом поедании блинов, символизировавших Солнце: тем самым каждый человек как бы приобщает себя к космическо-солярной природе, часть которой он просто-таки физическим образом растворял в себе.