Игорь Андреев - На пути к Полтаве

29 июня 1703 года, в день Святых апостолов Петра и Павла город официально получил свое имя — Санкт-Петербург. Это событие дало основание некоторым историкам считать именно 29 июня началом Петербурга. Заметим, что для людей того времени церемония освящения имела несравненно большее значение, чем почитаемая нами дата основания. Название — Петербург — утвердилось не сразу. В первые месяцы в обиходе использовались и другие, «конкурирующие» названия города: Петрополь, Питерполь, S. Петрополис. Сам Петр называл город по-разному, чаще всего на голландский манер — Санкт-Питербурх. История превращения Санкт-Питербурхав Санкт-Петербург, по признанию историков, прослеживается плохо.

В честь кого был назван город? На берегах Невы основывался город Святого Петра. Имя святого приоритетно, хотя привычное для многих толкование Петербурга как города Петра I также имеет под собой почву, ведь апостол Петр был небесным покровителем царя-реформатора. Современники также склонялись к такой «двойственной» трактовке: автор заметки в «Ведомостях» (октябрь 1703 года) писал об основании царем на берегу Невы крепости «на свое государское имянование».

Обращение к апостолу Петру имело глубинные смыслы. Это было напоминание о Риме, что вполне укладывалось в уходящую в прошлое доктрину о Москве — Третьем Риме. Как водится при Петре, традиционализм имел ощутимо новационный привкус. Ведь прежде упор делался все же на Второй Рим, «столицу» православного мира — Константинополь. Первый же Рим более ассоциировался с имперскими традициями, не столь актуальными в предыдущих столетиях. Но времена изменились. Именно имперское начало стало приобретать при Петре доминирующее значение. Петербург в этом движении — то, что следует отнести к началу, провозглашение же Петра императором, а Московское государство Российской империей — апофеоз. Но, опять же, между «началом» и «апофеозом» лежала Полтава, без которой пройти этот путь едва ли было возможно.

Новый город, который шведы не без основания именовали не иначе как «барачным», был уязвим. Особенно большая опасность исходила с моря, на котором безраздельно господствовали шведы. Уже осенью 1703 года, как только устье Невы покинула эскадра шведского адмирала Нумерса, Петр принялся за возведение береговых батарей. Внимание царя привлек остров Котлин — будущий Кронштадт. Но еще до строительства укреплений на Котлине решено было перекрыть фарватер, используя песчаные отмели южного берега Финского залива. Здесь зимой 1703–1704 годов насыпали нечто вроде острова (в ход пошли все те же срубы-ряжи, собранные прямо на льду), на котором выстроили форт Кроншлот. Его 14 пушек вместе с 60 пушками, установленными позднее на Котлине — Кронштадте должны были отваживать от Санкт-Петербурга непрошеных гостей. Петр, по своему обыкновению, итог всех этих усилий свел к афористичной фразе: «Теперь Кронштадт в такое приведен состояние, что неприятель в море близко появиться не смеет. Инако расшибем корабли в щепы. В Петербурге спать будем спокойно».

На самом деле спать спокойно долго не удавалось. Первые месяцы жизни Петербурга протекали под несмолкаемые орудийные залпы. Русские войска продолжали отвоевывать у шведов близлежащие крепости. 27 мая 1704 года пал Ямбург. За ним пришла очередь Копорья. В июле было отражено нападение шведов на Санкт-Петербург и заложена Олонецкая верфь. В итоге небо над Москвою не раз расчерчивалось огнями фейерверков, а кремлевские башни украшались трофейными знаменами. Петр приучал не только к тяготам, но и к победам. Однако в роскошном ожерелье из захваченных крепостей не хватало двух главных жемчужин — Нарвы и Дерпта.

Нарва нужна была Петру не просто для того, чтобы смыть недавний позор. Важнее было закрепиться во вновь завоеванных землях, что трудно было сделать, не овладев этой крепостью и Дерптом. К тому же приходилось спешить из-за тревожных известий, приходящих из Речи Посполитой. Август II мог лишиться польской короны и пойти на мир со шведами. Нетрудно было догадаться, что последует за этим: сам Карл XII пожалует в гости.

В мае 1704 года русские полки подошли к Нарве. Гарнизон встретил их жестоким огнем и вылазками. Но если шведы думали, что имеют дело с прежней армией, то они сильно ошибались. Прозрение наступило достаточно быстро. «Видно было, что они намерены добиться своего, невзирая ни на какие потери», — признался один из шведских офицеров.

Одновременно был осажден Дерпт (теперь хватало сил сразу на две крепости). Приехавший наблюдать за осадой Петр был крайне недоволен деятельностью Шереметева. Вместо того чтобы сосредоточить всю мощь осадных орудий против слабых стен на юге, фельдмаршал обрушил огонь на сильные северные бастионы. Борис Петрович стал оправдываться тем, что при атаке с юга придется преодолевать низменный заболоченный участок, в котором солдаты увязнут. Петр не принял объяснений. План Шереметева был подвергнут резкой критике, об остроте которой можно лишь догадываться по злому письму царя Меншикову «…Все негодно, и туне людей мучили… Зело жаль, что две тысячи уже бомб выметано беспутно».

Осадные батареи были перевезены на новое место. Теперь уже не приходилось говорить, что бомбы метались «беспутно». Через десять дней после приезда Петра, 13 июля, в проломленные в южных стенах бреши устремились колонны штурмующих. Войска не увязли, хотя местами пришлось идти по пояс в воде. Впрочем, и шведы не особо упорствовали — гарнизон быстро капитулировал.

После падения Дерпта к осаждавшим Нарву частям подошли полки Шереметева. 150 пушек и мортир принялись крушить крепость, превращая ее стены и бастионы в груды камня. Шведы упрямились. Возведенный в генералы Горн в 1700 году отбился от русской армии, имея около 2000 тысяч человек. Теперь под его знаменами были 4500 человек и надежда на помощь со стороны Шлиппенбаха. Вот тут-то Горна как раз и поджидало жесточайшее разочарование. Для Петра не остались тайной его надежды на помощь. Два русских полка, переодевшись в синие мундиры, с ружейной и орудийной стрельбой принялись изображать шведский «сикурс» — идущую из Риги подмогу. Обрадованный Горн приказал отворить ворота, чтобы устремиться навстречу Шлиппенбаху. Однако стоило шведским драгунам отойти от крепости, как их дружно атаковали. Итоги сражения едва ли можно было назвать значительными. Но то, каким способом была достигнута победа, вызвало у Петра и его окружения бурный восторг. Шведы, мастера до всяких военных хитростей, сами угодили в ловушку! Петр определил происшествие двумя меткими фразами. Первая, ироничная, «как умных дураки обманули», была, несомненно, из лексикона «Всешутейшего» собора, в котором очень любили высмеивать «умников». Вторая, столь же озорная фраза впоследствии была растиражирована в многочисленных сочинениях о Петре: «Высокопочтенным господам шведам поставлен зело изрядный нос».