Рокуэлл Кент - Саламина

Однажды, в период ожидания гвоздей, меня пригласили на кафемик, я явился в назначенное место, на прелестный луг на склоне холма с видом на пролив. С десяток гостей уже собрались здесь, и синий дымок небольшого костра из веток мирно поднимался в поднебесье. На кафемик пришли Рудольф с Маргретой, Гендрик с Софьей - словом, много народу, мы познакомимся со всеми позже - и Анна, которой предстояло сыграть небольшую роль в маленькой семейной драме, относящейся к первым месяцам моей жизни в Гренландии. Анна не была ни молоденькой - я хочу сказать, что она отнюдь не была юной девушкой, - ни красивой. Она не была красивой ни в глазах гренландцев, которым нравятся светлые волосы и светлая кожа, ни в моих, не привыкших к косым глазам, маленьким носам и большим ртам. Чистокровная эскимоска на вид. В любом типе, четко и точно выраженном, имеющем определенный характер, есть своя прелесть. Пожалуй, именно поэтому Анна была привлекательна. Узкие глаза, как бы прочерченные твердой рукой мастера уверенно, точно, изящно; нос ее - пропустим его, почти так поступил и создатель. Рот - безусловно, огромный, на наш взгляд. Но так и было задумано, как будто бы создатель считал основательный рот и сильные челюсти наилучшей гарантией, что она вас съест. Рот хорошо вылеплен, губы резко вырезаны, ярко окрашены. А зубы! Зубы у Анны красивые - совершенно ровные, блестящие, белые и маленькие. Все же я не могу расхваливать ее внешность, экзотическую, конечно, но, на наш взгляд, с неправильными чертами лица. Однако, едва познакомившись с ней, я охотно согласился бы, чтобы все остальные были где угодно, только не здесь. Она затмила всех. Но кто она такая и где живет, оставалось для меня тайной.

На следующий день после моего переезда в дом начались дожди, как будто хорошая погода держалась несколько недель подряд только для того, чтобы дать мне возможность закончить строительство. Лило как из ведра. Несмотря на это, я перевез свое имущество из помещения, где оно хранилось, и начал его распаковывать. Не обращая внимания на дождь, перед домом стояла большая толпа и через открытые двери смотрела на меня. Случайно подняв глаза и взглянув на дверь, я встретился глазами с Анной: вода стекала с нее потоками.

- Анна, войдите в дом! - крикнул я, и она вошла. Я заставил ее снять промокшую одежду и надеть мои сухие вещи. Наложил дров в печку, и в натопленном доме стало тепло.

- Помогите мне, - попросил я.

Умение Анны работать, быстрота, ловкость, приятная манера все делать бесшумно, любовь к порядку - все это заставило меня сделать предложение; сердце мое она завоевала уже раньше.

- Анна, - сказал я, - согласны вы быть моей "кифак"?

Один молодой американец, прикованный болезнью к постели, ставшей его смертным ложем, зимой, в хижине на безлюдном острове Врангеля, в Арктике, изливал в дневнике свою скорбь о том, что подумали бы родственники и друзья там, на родине, если бы узнали о его совместной жизни с эскимоской, которая ходила за ним, заботилась о нем. Странное основание для скорби. Лучше бы друзья посочувствовали несчастным, оставшимся по какой-либо причине где-нибудь без женщины. Нет ничего героического в жизни одиночки, разве что вы склонны считать домашнюю работу героизмом. Я не склонен. Меня уже давно беспокоила мысль, кто поддержит огонь в моем очаге, не даст замерзнуть моей еде? Кто подаст мне обед, когда я вернусь с работы? Кто будет мыть посуду, убирать, заправлять лампу вонючим тюленьим жиром? Шить мне из шкур одежду, чинить ее? Вышивать мою обувь, красивые гренландские камики? Друг Олаби? (я говорил о нем). Его предлагали мне. Ну, нет! Если бы женщины жеманничали, как Олаби, можно было бы сойти с ума. Кто же? И вот пришла Анна.

- Я согласна, - сказала она, - если муж позволит.

Кифак, скажем в пояснение, не значит ни жена, ни сожительница. Это также и не прислуга в том унизительном смысле, в каком мы употребляем это слово. Наиболее близкое по значению слово - служащая.

На следующий день Анна явилась, ведя за собой своего Иохана, крепкого мужчину приятной наружности.

- Пусть она у вас работает, - разрешил любезно Иохан, - пока вы не найдете себе постоянную кифак. А за это я хочу получить стаканчик шнапса.

- Идет!

И я провел Иохана в дом. Там, поставив на стол два стаканчика, я налил шнапса, сначала ему, потом себе. Пока я наливал себе, Иохан выпил свой стаканчик, а пока я затыкал пробкой бутылку и убирал ее, он выпил мой.

- Сигарету? - предложил я, протягивая открытую коробку с пятьюдесятью штуками.

- Спасибо, - сказал Иохан и положил коробку в карман.

Вот что значит ценить свою жену. В этой повести, в которой Анна совсем не главное действующее лицо, я не намерен выходить за рамки описания той жертвы, принести которую, к глубокому сожалению, ей было суждено. Я придам здесь Анне лишь такую форму и телесность, которые смогут сделать конечное поражение ее самой и всех ее чар в какой-то степени столь же реальным и остро ощутимым для тех, кто об этом сейчас читает, каким оно было в то время для меня. Как описать те бесчисленные минуты нашего общего счастья, когда Анна, скромно и кротко выслушав мои подробные указания о приготовлении лепешек на порошке без дрожжей, подавала их мне прямо из печки, горячие, нежные, легкие, вкусные! Как беззвучно, словно мышь, она двигалась по комнате в своей мягкой обуви; тихие движения выражали самую сущность ее характера. Она появлялась беззвучно, как солнечный луч. Последняя ежедневная обязанность ее заключалась в приготовлении для меня постели. Прикосновением рук Анна освящала мое ложе покоя!

Часто мы обедали втроем, ибо Иохан, вначале очень неохотно даже приближавшийся к месту, куда он по договору отправил свою жену, наконец снизошел до того, что иногда обедал в нашем обществе. Раньше ему приходилось есть в одиночестве холодную пищу, которую Анна потихоньку приносила домой. И так получилось, что мы все с возрастающей грустью смотрели на неизбежное приближение уже назначенного дня расставания, когда с моим отъездом на поиски постоянной домоправительницы окончится эта приятная интермедия в нашей жизни. И вот я встал с постели, в последний раз постланной для меня Анной, съел, быть может, последний завтрак, который она приготовила мне. Анна упаковала провизию на дорогу, завязала смену белья в свой собственный головной платок, и мы втроем уныло спустились на берег.

Я, плохо знавший жизнь, заверял их с жаром, что после моего возвращения все по существу будет как раньше, а они, знавшие, как потом оказалось, очень много, с безнадежностью хватаясь за соломинку, отвечали мне, что надеются на это. Мы пожали друг другу руки, и я отплыл.

Они знали о Саламине: Гренландия тесный мирок.

Мне говорили, что из всех женщин Северной Гренландии самой верной, благородной, самой красивой и вообще неотразимой была та, которая носила имя Саламина. Слишком хороша? Нет! Ведь это домоправительница однокомнатного дома. Если мое расставание с милой Анной и ее добрым Иоханом могла бы смягчить хоть одна мысль, то это была б мысль о Саламине.