Рокуэлл Кент - Саламина

Прежде всего приходит приглашение: вы слышите, как оно приходит. Оно возится со щеколдой у двери, шаркает ногами в передней, берется рукой за дверную ручку, робко поворачивает ее и медленно открывает дверь. Оно появляется, как мышь, выходящая на разведку в комнате, полной кошек. Наконец оно перед вами: с умытым лицом, разодетое. Это маленькая девочка. Едва слышным голосом она бормочет, что сегодня день ее рождения, и приглашает вас на кафемик. Происходит это не в такой час, когда вы хотели бы кончить работать и пойти провести вечер в гостях. Девочка приходит в десять часов утра или в половине третьего, или в полдень - вы как раз собираетесь сесть обедать. Но когда бы она ни пришла, вы бросаете все, что делали, и идете. Прежде всего - подарок; чего ради, вы думаете, они вас приглашают? Подарок - не торопитесь, за год в Игдлорсуите бывает сто восемьдесят дней рождения или около того. Подарок может быть какой угодно: кусок мыла, плитка шоколада, банка сгущенного молока с сахаром, лента, пара варежек, ожерелье из бус - почти любая вещь. Возьмите ее и заверните. Считается, так приличнее. Годится любой клочок бумаги, лишь бы не очень грязный. Газета? Отлично! Заверните подарок и передайте девочке. Она поблагодарит вас, может быть. Теперь следуйте за ней. Она поведет вас в свой дом. Больше вы ее не увидите. Праздник для взрослых.

Прогнав с дороги в узких сенях несколько собак, вы пробираетесь в темноте, пытаясь определить ощупью, где дверь. Находите ее, распахиваете и входите. В один из лучших домов, например. Комната-дом в таком случае может быть размером двенадцать футов на двенадцать или даже больше. Вы можете стоять в ней, выпрямившись во весь рост. В доме чисто, ну, достаточно чисто. Пол, нары, стул - если он имеется - все вымыто. Стены и потолок выкрашены, довольно давно, в голубой цвет. Старый комод. На нем коллекция музейных редкостей. На вышитой крестиком салфетке расставлены все имеющиеся в доме безделушки. Грустное зрелище - эти вещицы, эта бережно хранимая жалкая яркая дешевка: выцветшие фотографии в отвратительных рамках, якобы художественные пепельницы, вся эта поддельная, претенциозная заваль, худшее из всего, что выпускают белые. И будто этот комод - алтарь (на нем даже стоят маленькие елочные свечки), над ним висит гнусная хромолитография, низкопробное подражание низкопробной картине Гвидо Рени - плачущая Магдалина или Христос с агнцем. Эта картина не икона, не символ. Она висит здесь не потому, что ей поклоняются. Хуже - она им нравится. А по обе стороны этой алтарной живописи расположены с геометрической точностью попарно одинаковые "художественные" открытки из остатков старых серий, продававшихся в лавке.

Нары с откинутой вниз, поворачивающейся на петлях доской занимают треть комнаты. В одном углу стоит печь, посередине маленький стол. На столе скатерть, на скатерти три чашки с блюдцами. Не слишком ли много всего для одного дома?

На нарах и всюду, где можно сесть, сидят, а где нельзя сесть, стоят. Когда вы входите, кажется, будто идет деловое заседание; дело, которым люди заняты, по-видимому, молчание. Чувствуется, что это вынужденное молчание, потому что замечания, изредка нарушающие его, делаются вполголоса. Большей частью кто-нибудь из женщин обратится к другой с вопросом вроде: "У тебя красивая вышивка на камиках, а как тебе нравится моя?" Иногда какой-нибудь случай может вызвать негромкий смех или трое-четверо вдруг заговорят одновременно, но общий разговор - редкость. Однако молчание исполнено добродушия: это милый, любезный народ, всегда готовый ответить вам улыбкой на улыбку.

Пожалуй, кофе начали пить уже довольно давно, так как вся печь уставлена кофейниками, принесенными из нескольких домов. Участие владельцев этих кофейников в празднестве заключается в том, что они жарят сырые кофейные зерна и ячмень, предоставленные хозяйкой дома, и готовят из них напиток. Во всяком случае, для вновь прибывших кофе готов. Готовы и чашки. Их только что сполоснули в миске с грязной водой и вытерли испачканной тряпкой. Хозяйка дома наливает две чашки, нет, три: только что вошел еще один гость. Она наполняет чашки так, что кофе переливается в блюдце. "Ак!" - бормочет она и отходит назад к печке. Вы протягиваете руку, берете чашку и сахар, сколько вам нужно, с тарелки, что стоит на столе. Усевшись, бросаете кусочек сахару себе в рот, наливаете полное блюдце кофе и пьете из блюдца. Кончив пить, ставите чашку и блюдце обратно на стол, садитесь и, как и все остальные, молчите. Тем временем несколько гостей, которые, выпив кофе, высидели положенное время, поднимаются и уходят. Выждав нужное время, вы следуете за ними. Праздник продолжается таким манером бульшую часть дня. Гости приходят и уходят до тех пор, пока наконец не перебывает весь поселок. Затем, вечером, танцы.

В старое время, когда Гренландия была изолирована от всего света, образ жизни населения, их обычаи и верования представляли собой однородную культуру, в условиях которой желания и средства осуществления соответствовали друг другу (счастливое состояние! Мы заботимся о том, как достичь счастья: ключи к нему - полное соответствие). В те времена каждая вещь имела свое место и подходила к нему. Не могло быть такого положения, чтобы люди хотели танцевать, а танцевать было бы негде. Какие осложнения приносит с собой прогресс! Он научил гренландцев обзаводиться вещами: "плохенькая, да моя", - гласит поговорка. Такой плохенькой вещью стали маленькие конуры. Люди строили их, чтобы сидеть в них и обзаводиться вещами. Прогресс научил их, или пытался научить, добродетели; непристойный сильный танец под пение хора сменился массовым танцем обнявшихся пар. Прогресс научил их целоваться и множеству вещей, на которых мы не будем здесь останавливаться.

Давайте танцевать, но где? Несомненно, в прежние времена миссионеры приглашали наиболее облагороженных эскимосов в дом пастора, где пастор и дама, его жена, в больших комнатах, подавая пример хороших манер, обучали проворных людей па европейских народных танцев. Может быть, в то время, как и сейчас, в распоряжение жителей предоставлялось какое-нибудь свободное помещение в здании конторы торгового пункта, чтобы все могли танцевать. Это всегда делается в колониях, в торговых центрах. Но мы пишем не о таких показных поступках администрации. Мы в Игдлорсуите, отдаленном пункте, в производительном центре Севера, где мужчины - охотники, которые стоят на собственных ногах, танцуют на собственных ногах, и где предполагается, что у них есть место для танцев. И, правда, оно есть. А ключ от него у начальника торгового пункта Троллемана. Он несколько прижимист в предоставлении помещения, и прижимистость его зависит от настроения. Никогда не знаешь, как он поступит. В этот вечер он дает ключ.