Эрнест Лависс - Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Инструкции Талейрана.«Франция находится в том благоприятном положении, при котором ей не приходится желать нарушения справедливости в пользу утилитарных соображений и искать своей частной выгоды, противоречащей справедливости, выгодной для всех». Справедливость требует, чтобы «государь, владения которого захвачены, продолжал признаваться государем, если только он добровольно не уступил кому-нибудь своих прав». Существуют два основных принципа публичного права: во-первых, самый факт захвата еще не дает завоевателю суверенных прав, если законный государь не уступил завоеванной территории; во-вторых, чьи-либо суверенные права существуют для всех государств вообще лишь постольку, поскольку они эти права признали. Отсюда следует, что саксонский король должен послать на конгресс своего уполномоченного и требовать признания своих прав, а Мюрат, который не признан ни Англией, ни Францией, ни Россией, не может в качестве неаполитанского короля послать своего уполномоченного. Справедливость и публичное право требуют, чтобы государства не были вынуждаемы против их воли к образованию конфедераций, а отсюда следует, что германские государства, независимость которых была признана Парижским трактатом, должны принять участие в работах конгресса и, в частности, в обсуждении проекта конфедерации, которую им предстоит образовать.

«К этим соображениям справедливости присоединяется для Франции и мотив выгоды: все, что отвечает интересам мелких государств, совпадает и с ее интересами». Если мелкие итальянские и германские государства пожелают вернуть свою независимость и сохранить ее, Франция должна будет им в этом помочь. Австрия уже не опасна для Германии, но ее честолюбивые мечты направлены теперь в сторону Италии, а Пруссия стремится занять в Германии место Австрии. «В Италии нужно бороться с Австрией, которая стремится утвердить там свое господство, противопоставив ее влиянию противоположные интересы; в Германии этой же политики следует придерживаться относительно Пруссии. Самое географическое положение прусской монархии придает ее честолюбию характер естественной необходимости. Никакие принципиальные соображения ее пе сдерживают… Прусские эмиссары сеют волнение в Германии, изображая дело так, будто Франция готова снова в нее вторгнуться… и требуют, чтобы Германия, в интересах своей же собственной охраны, отдалась в руки Пруссии».

А отсюда вытекают такие последствия: восстановление саксонского короля, восстановление короля из династии Бурбонов в Неаполе, возвращение легатств римскому папе, обеспечение Сардинии от австрийских вторжений и введение Австрии и Пруссии в их прежние границы, при компенсации первой за потерю Бельгии территорией бывшей Венецианской республики. Было бы, несомненно, справедливо распространить эту политику исправлений и на Польшу, восстановив тем самым равновесие сил в том виде, в каком оно находилось в 1792 году, так как Францию ведь возвращали в границы того времени. Но здесь пришлось бы натолкнуться на непреодолимые препятствия. Ни Пруссия, ни Австрия, ни Россия ни за что не согласились бы вернуть Польше то, что они захватили в 1772, 1793 и 1795 годах. Никто из русских не дал бы своего согласия на отказ от Литвы: «Россия желает восстановления Польши не для того, чтобы потерять то, что она раньше приобрела; она хочет восстановления, чтобы приобрести то, чем она еще не обладает». «Если бы, тем не менее, русский император, вопреки всем вероятностям, согласился отказаться от находящихся в его владении польских земель, а он, очевидно, не мог бы этого сделать, не подвергая себя личной опасности со стороны своих подданных, то король (Франции), хотя и не ждет от этого счастливых результатов…, ни в коем случае не стал бы этому противиться». Но если Россия оставляет за собой Литву, если она просто намерена присоединить к Российской империи великое герцогство Варшавское, расширив его за счет Австрии в сторону Галиции, то принципиальная постановка вопроса исчезает. Остается уже только вопрос своекорыстных расчетов, а в интересы Европы совершенно не входит допущение такого угрожающего расширения России вплоть до Одера. В этих условиях самым мудрым решением будет возвращение к тому положению вещей, которое существовало до 1807 года.

Швейцария должна будет образовать независимую и нейтральную конфедерацию. «Оттоманская Порта представляет собой такую европейскую державу, дальнейшее существование которой очень важно для поддержания европейского равновесия. Весьма полезно поэтому гарантировать ей существование». И в то же время Франция должна будет сохранить свои старые прерогативы, свою прежнюю торговлю и капитуляции, а также право покровительства католикам на Востоке и европейских дипломатических агентов — «франков», как их называли в Турции. При такой системе Франция снова добьется повсюду влияния и уважения. «События последнего времени оставили по себе впечатления, которые необходимо сгладить. Франция является настолько могущественным государством, что остальные народы могут быть спокойны лишь при уверенности в ее миролюбивых стремлениях, а чем отчетливее будет их представление об ее справедливости, тем легче они почерпнут и эту уверенность».

В этой системе все отдельные части теснейшим образом связаны между собой. «Почти вся совокупность подлежащих обсуждению конгресса вопросов зависит от одного и того же принципа и отказаться от этого принципа в одном пункте значило бы отказаться от него совершенно». Поэтому-то приписывается такая чрезвычайная важность решению предварительных вопросов, организации конгресса и провозглашению принципов. Французским уполномоченным даются самые тщательные предписания не допускать на конгресс никого из тех, кто не имеет права заседать на нем, а также не соглашаться на исключение из конгресса никого из тех, кто имеет право участвовать в нем. И наконец, даются самые точные предписания, для того чтобы конгресс действительно собрался, конституировался и прежде всего определил, какие государства должны послать на конгресс своих представителей и какие вопросы должны на нем разбираться.

Таким образом, занятая Францией позиция была неуязвима. Франция противопоставляла союзникам правовые принципы, которые они сами раньше торжественно провозгласили.

Конечно, государи и дипломаты — русские, прусские и австрийские — имели в виду лишь одно, а именно: подражать всем приемам побежденного ими Наполеона и обойтись с «выморочной» Французской империей [5] На юридическом языке слова «выморочное имущество» означают: имущество, оставшееся без законного наследника или владельца. На Венском конгрессе речь шла о разделе не Франции, а тех частей империи Наполеона, которые путем завоеваний и захватов он включил в свои владения. — Прим. ред. так, как в свое время они поступили с впавшей в анархию Польшей; причем они полагали, что не обязаны отчетом в своих действиях решительно никому. Но четвертая союзница, Англия, не могла идти за ними по этому пути так далеко. Английскому правительству приходилось публично давать объяснения для оправдания своих действий. Английский представитель Кэстльри лично был, конечно, так же равнодушен, как и его коллеги, к вопросам принципов и международного права; но не так обстояло дело с английским парламентом. Уже по одному тому, что в Лондоне имелись парламентская трибуна и пресса, где постановления конгресса могли подвергаться обсуждению, эти постановления подлежали санкции со стороны общественного мнения. В этом-то пункте Талейран и надеялся прижать английских дипломатов. И в этом-то и заключалось главным образом значение тех его принципиальных заявлений, которые он составлял не столько в назидание своим коллегам, сколько для того, чтобы через посредство газет, которые к удовольствию Талейрана узнали об этих заявлениях, возбуждать общественное мнение.