Эрнест Лависс - Том 5. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть первая

Наполеон III начал пугаться ответственности за свою политику. Эта ответственность перед лицом Франции падала на него одного. Благоразумные (или считавшие себя таковыми) советники, как Морни, дали ему понять, что наступила пора разделить эту ответственность с представителями страны или по крайней мере сделать вид, что он готов ее разделить. Тогда император издал декрет (24 ноября 1860 г.), который предоставлял право Сенату и Законодательному корпусу ежегодно подвергать рассмотрению и оценке политику правительства при помощи свободно обсуждаемого адреса в ответ на тронную речь; министрам без портфеля поручалось защищать эту политику перед палатами, а в официальном Монитере отныне должен был печататься подробный отчет о парламентских прениях.

Таким образом, не отказываясь ни от одной из своих цезаристских прерогатив, император, казалось, был готов привлечь нацию к делу управления, так как он, по видимому, хотел сделать ее судьей своей политики. Наполеон III не сомневался, что обе палаты, из которых одна назначалась им самим, а другая почти вся состояла из депутатов, выбранных по рекомендации префектов, склонны будут одобрить все действия правительства; он не отказывался даже от надежды привлечь на свою сторону группу пяти и таким образом обезоружить зарождавшуюся в недрах Законодательного корпуса демократическую оппозицию. Поэтому, — если бы духовенство вздумало упрекать императора в измене папе, а крупные фабриканты продолжали бы нападать на его экономическую политику, ему легко было бы защищаться, свалив все свои ошибки на страну. Ему и в голову не приходило, что в этой игре он будет одурачен и что из декрета 24 ноября выйдет когда-нибудь во всеоружии фатальная для Империи свобода.

Демократическая оппозиция в Законодательном корпусе.Группа пяти быстро сообразила, какую выгоду она может извлечь из нового режима. Конечно, она и теперь не могла открыто требовать восстановления республики (двое из группы, впрочем, об этом и не помышляли) или оспаривать основные принципы Империи; теперь, как и раньше, члены пятерки, не могли увлечь за собой большинство или причинить Наполеону III материальный ущерб. Но зато отныне голос оппозиции, до того времени не выходивший за стены Бурбонского дворца, мог быть услышан всей Францией; ей позволено было громко разоблачать злоупотребления правительственной власти и многие ошибки этой власти, остававшиеся до тех пор неизвестными. Они могли также требовать отмены или существенной реформы политических законов, без которых действие конституции 1852 года должно было скоро прекратиться. Пятерка не упустила этого случая. И вот, благодаря ее деятельности, во Франции пробудилось политическое сознание. С 1861 года парламентские прения, которые в течение десяти лет не интересовали страну, начали снова увлекать ее. Нация стала мало-помалу снова сознавать свои права; поколение 1848 года подняло голову, и выросло новое поколение, готовое помочь отцам отвоевать утраченную свободу.

В течение трех сессий 1861, 1862 и 1863 годов депутаты левой смело стояли на своем посту. Трое из них — Жюль Фавр, Эмиль Оливье и Эрнест Пикар — особенно выделялись красноречием, а также живостью и непрерывностью своих выпадов. При обсуждении новых законов и бюджета они имели возможность проводить свою политику только случайно и урывками, но зато обсуждение ответного адреса предоставляло им удобный случай для систематического развития своей хотя и неосуществимой в данный момент, но вполне определенной программы, значение которой не могло ускользнуть от внимания общества. Ежегодно левые требовали, чтобы всеобщее избирательное право было освобождено от опеки правительства, гордящегося тем, что оно вышло из всеобщей подачи голосов; чтобы правительство отказалось от права перекраивать на свой лад избирательные округа; чтобы система официальных кандидатур была отброшена; чтобы французским гражданам возвращено было право собраний и союзов; чтобы свобода печати была восстановлена и обставлена определенными гарантиями; чтобы произвол администрации перестал покрываться статьей 75 конституции VIII года; чтобы закон об общественной безопасности был отменен; чтобы свобода личности признавалась на деле; чтобы на место фиктивной ответственности главы государства поставлена была реальная ответственность министров; чтобы у монарха отнято было право бесконтрольного распоряжения государственными финансами и бесконтрольного заведывания внешними сношениями Франции как политическими, так и экономическими; чтобы он лишен был возможности использовать французские войска для угнетения других народов, как он делал это в Риме с 1849 года, и как готов был сделать это в Мексике в 1862 году. Левые хотели также, чтобы коммунам возвращено было право самим выбирать своих мэров и, наконец, чтобы Париж и Лион, которые больше не имели выборных муниципальных советов, были освобождены от действия исключительных законов.

Само собою разумеется, что голос оппозиции, встречавший отклик во всей стране, совершенно не выслушивался в Бурбонском дворце (в самом Законодательном корпусе). Если министры без портфеля, как Бильо, Мань, Барош, давали себе труд отвечать оппозиционным депутатам, то они делали это не столько для того, чтобы убедить уже заранее убежденное собрание, сколько для того, чтобы самой широтой прений подчеркнуть свободу, предоставленную императором парламенту. В сущности Наполеон III и его советники еще не боялись демократической оппозиции в Бурбонском дворце, которая в действительности представлялась им безобидной; они даже находили ее полезной, так как она давала им возможность пугать общество красным призраком.

Впрочем, с 1861 года старания Морни разбить эту маленькую группу начали приносить плоды. В это именно время Эмиль Оливье, которого этот развратитель (Морни) давно уже оплетал своими сетями, начал делать свои первые публичные заявления в пользу империи. Одержимый крайней самонадеянностью и жгучим желанием играть крупную роль, этот республиканец, сын политического эмигранта, позволил мало-помалу убедить себя, что возможно примирить цезаризм со свободой и, главное, что именно ему, Оливье, предназначено осуществить эту славную задачу. И вот, не переставая требовать основных условий политической свободы, он в 1861 году заявил о своей готовности стать на сторону империи, если Наполеон III соблаговолит согласиться с его взглядами. Теперь он повторял это многократно, объявляя себя врагом как всякой оппозиции, так и неизменного одобрения всех действий правительства. Один из его коллег, Даримон, обнаружил готовность идти по его стопам.