Владимир Добров - Тайный преемник Сталина

За это молчание Микояну и досталось больше всего. Сталин именно от него, больше других занимавшегося хозяйственными вопросами, в том числе и торговлей, ожидал деловых замечаний и предложений. Сам Микоян многие суждения, изложенные в «Экономических проблемах социализма», не разделял:

«И мне многое в ней не нравилось, — писал он многие годы спустя в своих мемуарах. — Там, например, утверждалось, что этап товарооборота в экономике исчерпал себя, что надо переходить к продуктообмену между городом и деревней. Это был невероятно левацкий загиб. Я объясняю его тем, что Сталин, видимо, планировал осуществить построение коммунизма в нашей стране еще при своей жизни, что, конечно, было вещью нереальной… Вскоре после дискуссии (которой не получилось, тут Микоян явно грешит против истины. — В. Д.) в коридоре Кремля мы шли со Сталиным, и он с такой злой усмешкой сказал: «Ты здорово промолчал, не проявил интереса к книге. Ты, конечно, цепляешься за товарооборот, за торговлю». Я ответил Сталину: «Ты сам учил нас не торопиться и не перепрыгивать из этапа в этап, и что товарооборот и торговля долго еще будут оставаться средством обмена в социалистическом обществе. Я действительно сомневаюсь, что теперь настало время перехода к продуктообмену». Он сказал: «Ах, так! Ты отстал! Именно сейчас настало время!». В голосе его звучала злая нотка. Он знал, что в этих вопросах, я разбираюсь больше, чем кто-либо другой, и ему было неприятно, что я его не поддержал».

Разобиженный на Сталина Микоян даже не замечает, что сам себе противоречит. Не только в вышеприведенных, но и в других местах своих воспоминаний он более откровенен и несколько раз признается, что отмалчивался и не выражал никакого отношения к сталинской работе. Тем не менее, на XIX съезде партии Микоян вовсю расхваливал «Экономические проблемы», хотя и держал против сталинской работы увесистый камень за пазухой, в чем сам откровенно и признается. Скорее всего, он ничего не говорил Сталину, но тот все понял и резко высказал ему в лицо, что думал. На такую откровенность и резкость увертливый, двуличный Микоян, «прошедший от Ильича (ВМ. Ленина) до Ильича (Л.И. Брежнева. — В. Д.) без инфаркта и паралича», попросту был неспособен. Сталин требовал возражений по существу, убедительных аргументов, а их, судя по всему, у трусоватого Анастаса как раз и не было. Да и помнил он, наверное, злополучную теоретическую «вылазку» Хрущева со своими «агрогородами»… Но и там ведь угодливый Микита пострадал отнюдь не за смелость, а за невежество и авантюризм, которые потом во всем своем блеске проявил на посту руководителя страны.

Конечно же, Сталин видел двуличие своих соратников и мало верил их лицемерным похвалам. Когда накануне XIX съезда Сталин предложил не включать в Президиум съезда, помимо заболевшего Андреева, еще и Микояна, «неактивного члена Политбюро», все восприняли это как шутку, это вызвало смех. Вождь часто любил шутить. Но когда Сталин сказал, что не шутит, а предлагает это серьезно, смех сразу же прекратился, и Микоян был совершенно ошарашен услышанным. Позже, уже на съезде вождь обвинил его в правом уклоне и предложил не включать его в узкий состав Президиума ЦК.

Интересная, согласитесь, получается картина. Сталин требует, просит, настаивает, чтобы его соратники высказались по назревшим ключевым проблемам развития социалистического общества. Проблемам, от которых зависит судьба страны, будущее того дела, на которое они работали всю свою жизнь, Чувствуя, что своего знания и понимания ситуации не хватает, Сталин пытается подключить к выработке правильной позиции коллективный разум тогдашнего руководства. А члены Политбюро под разными предлогами уклоняются от своего партийного, да и профессионального долга, изобретая лишь разные предлоги, чтобы как-то оправдать свою пассивную позицию стороннего наблюдателя. И Микоян еще обижается, что его обвиняют в «неактивности», — я-де наиболее активный среди всех членов Политбюро. Где же эта его «активность» именно как члена высшего политического руководства, а не хозяйственного деятеля, занятого текущими вопросами, если он, несмотря на просьбы и постоянные напоминания Сталина, так и не удосуживается честно изложить свои взгляды по важнейшему для страны вопросу? А потом, оправдывая эту, мягко говоря, трусоватую позицию, ссылается на то, что мог за откровенность пострадать… Хотя в своих мемуарах не раз признает, что со Сталиным можно было спорить, что к аргументированной позиции «вождь» прислушивался и не карал своих соратников за «особые» взгляды.

Впрочем, в «Экономических проблемах социализма в СССР» Сталин не требует прямого перехода к продуктообмену, вопрос ставится лишь на перспективу, по мере создания необходимых условий. Микоян и здесь грешит против истины… Его поведение, впрочем, отражало весь тот негатив, который становился типичными для «старой гвардии» — отсутствие самостоятельности, стремление спрятаться за широкую спину «вождя», уйти от личной ответственности при решении принципиальных вопросов.

Не случайно в последние годы и месяцы своей жизни Сталин стал обращаться к людям нового поколения, связывая с ними свои надежды на правильное теоретическое осмысливание новых явлений. Буквально за день до своей кончины он позвонил ученому-обществоведу, недавно избранному членом Президиума ЦК КПСС Дмитрию Ивановичу Чеснокову и сказал ему: «Вы должны в ближайшее время заняться вопросами дальнейшего развития теории. Мы можем что-то напутать в хозяйстве. Но так или иначе мы выправим положение. Если мы напутаем в теории, то погубим все дело. Без теории нам смерть, смерть, смерть!» Но Чеснокова, как и других ученых, введенных в состав Президиум ЦК, сразу же после смерти Сталина вывели из его состава. Теоретики стали не нужны. Чтобы не мешали недалеким, живущим сиюминутными интересами практикам вроде Хрущева, которые довели социализм до смерти.

Но вернемся к «Экономическим проблемам», к работе, которую, по справедливому замечанию Молотова, недооценили и в которой мало кто разобрался — как в те годы, так и сейчас. Сталин, по сути, поставил в ней вопрос о коренной организации экономических основ советского общества, о чем сам он говорил еще в 1951 году: «Мы думаем сейчас проводить очень крупные экономические мероприятия. Перестраивать экономику на действительно научной основе. Для того, чтобы это сделать, нужно, чтобы люди, наши кадры, молодежь знали настоящую политическую экономию… Положение сейчас таково — либо мы подготовим наши кадры, наших хозяйственников, руководителей экономики на основе науки, либо мы погибнем. Так поставлен вопрос историей».