Ален Безансон - Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы

Сегодня лишь меньшинство человечества верит в существование заповедей Божиих. И если оно еще в это верит — как верили многие христиане и иудеи, ставшие затем коммунистами, — то ему следовало бы с первого взгляда заметить противоречие между прогрессом, управление которым берет на себя человек, и библейским учением. Концепция прогресса, понимаемого как глубочайшее преобразование человеческого существа под воздействием истории или политико-исторической воли, не может быть принята, ибо она подчиняет политической деятельности преображение, которое, по Библии, есть дело Божественной благодати. Когда возможное только Богу становится целью человеческой деятельности, эта деятельность оказывается направленной на осуществление невозможного. Агрессивное наступление на природу терпит поражение и быстро превращается в разрушение природы, а вместе с ней и человека. Пелагий думал, что человек в известной мере может спастись сам — силой воли и аскезой. Блаженный Августин считал, что пелагианец подавляет себя, не становясь при этом лучше. Так поступал и «положительный герой» большевистской легенды. В действительности он даже становился хуже, так как пелагианец рассчитывал достичь праведности в обычном смысле слова, а положительной герой — праведности в идеологическом смысле, т. е. порочности. Более того, древнее пелагианство, по образцу древней философии, ставило целью лишь индивидуальное совершенствование. Новое — коллективизировано. Передача пелагианской идеи в руки политической власти более разрушительна, так как в этом случае другой человек, все другие люди должны исправляться воспитанием, а в случае необходимости — перевоспитанием в зоне, окруженной колючей проволокой.

Папистское спасение — пессимистическое. Оно требует преодолеть иллюзии, внесенные в человечество библейской и особенно евангельской отравой, плодом «озлобленности» Речь идет о том, чтобы вернуться к природному порядку, понимаемому в мрачном свете романтического трагизма: обрести изначальную чистоту почвы и крови, которую растлили общество торгашей и техников и расовое смешение, приводящее к вырождению. Призыв нацизма обращен к героям, готовым умереть, к тем, кто отказался от иллюзии истины и справедливости и готов до конца следовать воле расы, Volk'а, воплощенной в вожде. Сверхчеловек — это бесстрастный, верный рыцарь, всегда остающийся благородным и прекрасным, будь он победителем или побежденным. Мы насмотрелись на то, как этот идеал рождал батальоны безмозглых эсэсовцев, иерархию хулиганья с безумцем во главе, войну на полное уничтожение.

Две противостоящие доктрины разделяют одну и ту же идею коллективного спасения, наступающего в истории, библейскую идею, противостоящую внеисторичности античной, индийской, китайской философий. В эту схему обе доктрины натолкали груду обрывочных понятий из естественных и исторических наук, превращая громаду знаний, накопленную XIX веком, в сверхъестественно скудный умственный автоматизм. На самом деле то, что эти две нелепые системы XX века могут представляться продуктом науки XIX, несовместимо с природой человеческого интеллекта. Не поддается объяснению факт, что такое множество людей с нормальный, то и превосходным умом: титулованные профессора, ученые, мыслители стали жертвой такого паралича и такого извращения здравого смысла. Здесь психиатрические объяснения столь же метафоричны, как примененный к самому нацизму образ гаммельнского крысолова. Но если уж припомнить эту легенду, то мы недалеки и от того, чтобы прямо назвать того, кто стоит за спиной крысолова, — того, кто, по словам Писания, «лжец и отец лжи», «человекоубийца от начала»

Утверждают, что Гобино и Ницше, на которых иногда ссылались нацисты, не были антисемитами. И верно, они постоянно восхищались евреями, ибо евреи — «высшая раса», «аристократия» (Гобино); ибо они не растворяются в массе «последних людей», порожденных демократией, и вдобавок антисемитизм — демократическая вульгарность (Ницше). Незачем глубоко копать, чтобы под поверхностными восторгами обнаружить зависть и ревность. В германском национализме преклонение перед нацией и народом заимствует провиденциальную форму избранности еврейского народа. Но здесь избранность — продукт истории и природы, она ничем не обязана Провидению и позволяет немцам получить всечеловеческое наследие от народов-предков. Русский национализм удовольствовался тем, что перенес на славян и на русский народ то, что было обещано германцам и немцам.

Поскольку избранность обеспечивают природа и почва, то естественно считать еврейский народ живым отрицанием природы и почвы. Это подчеркивал ранний Гегель: «Первый поступок, которым Авраам становится отцом нации, — это раскол, рвущий связи общей жизни и любви, все в целом связи отношений, в которых он до сих пор жил с людьми и природой. (…) Авраам был чужаком на земле (…). Весь мир, его абсолютная противоположность, удерживался в существовании Богом, который оставался ему чужим, Богом, ни один элемент которого не должен был участвовать в природе (…). Только благодаря Богу он вступал в отношения с миром (…). Ему было невозможно любить что бы то ни было. (…) В ревнивом Боге Авраама и его потомков было ошеломляющее требование: чтобы он и его народ были единственными, кто имеет Бога» (Г.В.Гегель. Дух христианства. [Здесь и далее цит. по:…]).

Отношение к Богу отрезает евреев от человечества. Они не могут принадлежать ни к какой общине, так как сакральное этой общины, например элевсинское, им вечно чуждо, «они его не видят и не чувствуют. Не участвуют они и в эпическом героизме. «В Египте евреи совершили великие дела, но сами они не предпринимают героических действий; из-за них Египет подвергся всяческим несчастьям и бедствиям, и посреди всеобщих плачей они уходят, изгнанные несчастными египтянами, но испытывают лишь злорадство труса, враг которого повергнут без его вмешательства» И последнее деяние евреев в Египте — «воровство».

Гегель считает нестерпимыми претензии евреев на избранность и столь же нестерпимой — признаваемую ими абсолютную зависимость от Бога, Которого он, Гегель, считает чуждым человеку, враждебным его благородству и свободе (по крайней мере, так он считал в молодости — позднее его взгляды изменились). Ум Авраама, содержавший идею этого Бога, делает еврея «единственным любимцем», и в этом убеждении коренится его «презрение ко всему миру» Провозгласив себя рабами Божиими, евреи не могут обрести достоинств свободного человека: «Греки должны были быть равны, потому что все были свободны; евреи — потому что все неспособны на независимость» Вот почему Гегель, откровенно маркионитствуя, считает Бога христиан фундаментально отличным от еврейского Бога: «Иисус побивал не какую-то часть еврейской судьбы, потому что не был связан ни с какой другой ее частью, — он противостоял ей в целом».