Ален Безансон - Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы

Иудаизм не знает той фамильярности со злом, того признания постоянства и повторяемости зла, которые были внесены в христианский мир догматом о первородном грехе. Этот догмат в его форме, данной апостолом Павлом, не был принят израильскими мудрецами, И так же не была принята диалектика греха и милости, возможной победы зла и твердого чаяния победы добра. Еврейский автор сирийского Откровения, известною как «Откровение Варуха», все это прямо отвергает: «Адам провинился лишь сам но себе, и каждый из нас стал Адамом своей собственной жизни» (цит. по: Ephranm Uhrbach. Les Sages d'Israel. Paris, Cerf-Verdier, 1996, p.440). Почему же тогда погибали праведники, причем погибали в первую очередь?

В Катастрофе каждый погибал в одиночку, как отдельная личность. Мы знаем, что перед лицом «молчания Бога» немало было тех, кто молился, кто сохранил или даже обрел веру. Немало было и тех, кто ее утратил. Богословские размышления о Катастрофе насыщенны и многообразны. Одни раввины признают за ней коренное сходство с другими бедствиями, которые обрушивались на Израиль с древних времен. Другие предаются размышлениям о таинственных апориях Книги Иова. Третьи предполагают таинственную связь Катастрофы с восстановлением Израиля в Земле Обетованной. Эмиль Факенхейм, похоже, склоняется к богословию «смерти Бога» Ганс Йонас, крупный специалист по гнозису, предлагает неубедительный, кажется, и для него самого гностический миф о бессилии Бога и Его уходе от дел мира сего. Этим размышлениям не видно конца, они не обретают взаимного согласия — посмотрим, как они будут развиваться дальше. Вероятно, именно этот труд богословской разработки, каковы бы ни были конечные выводы, сможет снять противоречия и трудности, создаваемые первыми двумя подходами, и принести удовлетворение не только философу или богослову, но и историку, забота которого — не пренебречь ни одним фактом.

В то время как коммунизм чрезвычайно мало волнует христиан, воспоминание о нацизме никогда не оставляет их в покое, терзает их совесть и приводит к далеко идущим последствиям.

Если социалистический гуманизм предрасположил христианское сознание к коммунизму, то к фашизму, в Германии — к нацизму, ею подталкивала соседняя ветвь того же романтического ствола: общинный, органический идеал, незаметно преобразованный в «этнический» Берлинский архиепископ кардинал Фаульхабер, упорно сопротивлявшийся Гитлеру, гем не менее в одной проповеди 1933 г. неосторожно заметил, что «Церковь не возражает ни против стремления сохранить национальные черты народа как можно более чистыми, ни против того, чтобы его национальный дух поощряли, подчеркивая кровные связи, освящающие его единство» Он не подозревал, как мрачно ему вскоре отзовутся эти слова.

Немецкие христианские Церкви сопротивлялись по-разному. Меньшинство, скорее протестантское, нежели католическое, полностью отдалось тенденции «германского христианства». Большинство немецких христиан с переменным успехом старалось спасти что можно, смягчить режим, защитить людей. И, наконец, малая доля (такая малая, как при любом тоталитарном режиме) противостояла, иногда ценой жизни.

После крушения нацистского режима не было амнистии. Преступники предстали перед судом и были осуждены. Вся Германия была привлечена к гигантскому суду совести, призвана отвергнуть то, что в ее истории, философской и общественной мысли подготовило национальную катастрофу. Она расплачивалась своего рода исторжением немецкой души и закатом ее творческих способностей. Достойно восхищения то, как этот обесчещенный, потерявший своих восточных соотечественников народ воспротивился отчаянию и вновь взялся за работу, принимая наказание. Быстрый подъем Германии после 1945 г. и долгий застой России после 1991-го, безусловно, связаны с наконец-то обретенным смирением первой и гордыней второй.

Нацизм уничтожил немало христиан: в одной только Польше — три миллиона, столько же, сколько евреев. Он был полон решимости в удобное время уничтожить и Церковь как таковую. Тем не менее христианская память о нацизме сосредоточилась не на общем уничтожении и не на преследованиях Церкви, но исключительно на судьбе евреев и ответственности Церквей в общем комплексе событий, связанных с «окончательным решением еврейского вопроса».

Католическая Церковь, подвергшаяся резким нападкам на этой почве, представила доказательства в свою пользу. Иезуит о. Пьер Бле, историк, эрудиция которого известна и общепризнанна среди его коллег; недавно собрал эти доказательства в труде, опирающемся на документы из ватиканских архивов (Pierre Biet, S.J. Pie XII el la Seconde Guerre Mondiale d'apres les archives du Vatican. Paris, Рсггіл, 1997): из всех институтов, существовавших под нацистским господством, больше всего евреев спасла Церковь. О. Бле оценивает их число в 800 тысяч. Энциклика Папы ІІия XI Mit brennender Sorge (март 1937) открыто осуждает расизм и всяческое идолопоклонство, будь то поклонение расе, крови или нации. Молчание, в котором упрекают Пия XIII, может объясняться осторожностью и заботой о наибольшей эффективности: например, не вызвать еще более смертоносной реакции нацистов, как это случилось в Голландии после протеста епископов; спасти церковную ткань и дипломатическую сеть, позволявшие кое-как действовать в Германии на основе конкордата и несколько лучше — в еще не оккупированных странах-сателлитах: Венгрии и Словакии; не заниматься систематическим ослаблением Германии перед лицом советской угрозы, которую Папа справедливо считал в долгосрочной перспективе еще более опасной для всего человечества, чем нацизм. Молчание Ватикана объясняется также тем, что трудно было поверить в редкие просачивавшиеся сведения о главном нацистском секрете, потому что, как и в глазах лидеров западных союзников, они выглядели невероятно. Эта защитная речь о. Бле, к которой следует прислушаться, тем не менее оставляет нерешенными два вопроса.

Во-первых, стиль деятельности Церкви в пользу евреев обнаруживал, что их рассматривали как жертв, которым следует нести помощь в силу общего долга человечности и любви. Церковь чувствовала себя такой же чуждой им, как они себя — чуждыми ей, и признавала эту симметрию. Она не считала, что нацизм, нападая на еврейский народ, тем самым нападает на христианство и его по-прежнему живой корень; что, когда он нападал на Церковь, происходили не два разных преступления, два кощунства, но одно и то же. Пресловутое молчание Пия XII, которое не было таким абсолютным, как об этом говорят, каковы бы ни были его осторожные, возможно, оправданные мотивы — кто может судить об этом полвека спустя? — в силу своей весомости окрашено более драматически, чем такое же молчание политических лидеров западных держав, которые считали евреев — даже тоща, когда стремились их защитить, — гражданами иностранного происхождения. Пий XII, в отличие от своею позднейшего преемника Иоанна Павла И, не мог считать евреев «старшими братьями» в единой вере.