Дмитрий Гаврилов - Древние боги славян

«Анализируя религиозную ситуацию в дохристианской Руси, нельзя не учитывать, что по основным структурным характеристикам восточнославянский политеизм был идентичен политеистическим верованиям финно-угорских народов Восточной Европы. Распределение богов по их принадлежности к „верхнему“ или „нижнему миру“, их связь с теми или иными сферами хозяйственной и общественной жизни четко прослеживается в религиозно-мифологических традициях поволжско-финских или прибалтийско-финских народностей. <���…> Много типологических параллелей с традиционной обрядностью и магическими верованиями славянских народов можно найти в аграрных и семейных ритуалах финно-угров» (Карпов, 2008, с. 46).

Сложности с письменными источниками приводят зачастую даже к отказу славянским богам в «праве на существование», а дошедшие до нас свидетельства о вере в них рассматриваются как поздние домыслы, эдакая литературная игра. Исследователи порою полагают, что славяне «не дозрели» до тех уровней абстракции, которые присущи, допустим, мифологии греков или римлян. Но достаточно ли у нас данных, чтобы судить об этом? Едва ли. Если так, то ни одна точка зрения не может быть признана правильной.

Обратная сторона — стремление выдумать богов, следуя, видимо, принципу «чем больше — тем лучше», которым грешат многочисленные нынешние реконструкторы, мало знакомые с историей и основной логикой развития мифа и мифологического мышления, с особенностями традиционного мировосприятия.

Вместе с тем именно они-то и есть своего рода отправные точкидля тех, кто стремится восстанавливать не только «формальную», но содержательную сторону древних верований не только славян, но и других народов.

Однако попробуем представить себе — в самых общих чертах! — мир Европы (не хорошо известное нам Присредиземноморье) в пору складывания славянских племён.

Уже две тысячи лет назад славяне и их предки, заселявшие значительную часть Восточной и Центральной Европы, отнюдь не были тем единым народом, который представляют себе далёкие от исторической науки люди.

Единая индоевропейская общность к тому времени давным-давно уже распалась на отдельные группы, многие из которых успели уже перебраться далеко-далеко от мест, где когда-то сложились. Иноплеменники где-то жили в тесном соседстве, даже в одних селениях, где-то враждовали; где-то смешивались друг с другом или с народами других групп. Потому война то утихала здесь, то начиналась там…

Для нас не так важно, что именно происходило. Важно, что все народы, с одной стороны, сохраняли немало общего в верованиях и представлениях, но с другой — всё более различались между собой.

Немалое значение имело и то природное окружение, в котором прорастали побеги даже этого некогда единого древа, ибо мало что столь же сильно влияет на отношение человека к окружающей действительности. Одно дело — богатое и тёплое Средиземноморье; другое — горные массивы (Кавказ, например); третье — холодные северные фьорды в лучах полярных сияний и уж совсем четвёртое — лесная полоса. Именно в лесной полосе Европы жили те индоевропейские народы, которых в VI в. н. э. авторы письменных источников начинают называть по неким общим признакам (прежде всего, вероятно, по общности языка и обычаев) славянами (склавинами), используя, как теперь полагают учёные, их самоназвание. Не так важно для нас сейчас, какое именно междуречье — Вислы и Одера или Двины и Днепра — стало «точкой отсчёта». Однако факт остаётся фактом: от Балтики до Балкан, от Альп до Волги более или менее плотно заселили земли наши с вами прямые предки или, скажем так, родственники. Да, они разнились всё больше и больше, но жили сходным укладом: земледелие, животноводство, промыслы (охота, рыболовство, бортничество), что не могло не повлиять и на сходство представлений о мире…

«Вообще же для мировоззрения крестьян характерна целостность, синкретичность восприятия мира во всех его частях и проявлениях, постоянное ощущение взаимозависимости людей и природного универсума, включенности человека в космоприродный ритм» (Власова, 1995, с. 11).

В Центральной Европе, этом бурлящем котле племён и народов (от иных и имени-то до нас не дошло), или на юге Восточной Европы, в опасной близости от путей кочевников, опасность нападения врагов всегда была повыше. Да и сами тамошние славяне по нраву были… скажем так, пожёстче, отнюдь не мирными землепашцами диковатого вида — от сохи да гумна.

«В древних обществах вообще практически сливались особенности хозяйствования, быта, культуры и религии. А потому и понять их можно лишь в комплексе. Это означает, что первостепенное внимание должно быть уделено именно этническим отношениям. Как правило, этносы древности и сохранялись до тех пор, пока их цементировала религия.

Но и вливаясь в новую общность, распавшийся этнос привносил что-то свое, более или менее значительное, часто пробивающееся сквозь века через народность вплоть до наших времен. <���…> речь идет не о сумме однопорядковых явлений и тенденций, и противоборство их тем острее, чем ближе затрагиваются собственно социальные проблемы» (Кузьмин, 2004, с. 19).

И всё же славяне сохраняли до поры (а отчасти и по сей день) сходство языков, похожие обычаи и восприятие мира. Как было сказано, очень многое в этом восприятии роднило их с другими индоевропейскими народами, прежде всего — балтами и германцами и отчасти — с так называемыми «кельтами» (точнее, с той общностью, которой было дано это наименование). Кроме того, они никогда не отказывались заимствовать что-то у своих соседей и позволяли им что-то заимствовать у себя. Что и привело к смешению и наложению верований, представлений и обрядности. Естественно ожидать, что так происходило в областях, где общение разных народов было более плотным и тесным.

В связи с вышеперечисленными обстоятельствами возникают вопросы, окончательного и однозначного ответа на которые честные учёные до сих пор дать не в состоянии.

Некоторые из них мы продолжаем ставить перед собой и предлагаем читателям — вы, так или иначе, обнаружите их в тексте по мере продвижения от начала к концу книги.

Например неясно, успели ли прочие славяне (кроме балтских) до своего крещения в IX–XII вв. разработать сложную многоуровневую мифологию и, соответственно, развитые пантеоны? И какова мера воздействия на известную нам мифологию и верования славян народов неиндоевропейских языковых групп? В каком соотношении между собою находятся верования различных славянских племён (с побережья Балтики и Среднерусской равнины, Адриатики и Центральной Европы) и региональных групп (западные, восточные, южные)? До какой степени глубины исторической памяти допустимо проведение параллелей между славянскими божествами и божествами индоевропейского, германских, кельтских, греческого, римского и других пантеонов? Непонятно, продолжалось ли «достраивание» славянской и вообще языческой мифологии народов Европы после крещения там, куда не добралось христианство, и там, где язычники уцелели физически после крещения? Почему мы забываем (а в последние годы особенно), что территория, заселённая славянами, была куда больше территории, подвластной киевским князьям, а та в свою очередь — больше «радостно», как нас уверяют, крестившейся?