Лев Князев - Лицо бездны

Замкнутые, отрешенные сидели здесь же штурмана и механики.

- Я слушаю, моряки, - с ноткой привычного начальственного раздражения напомнил капитан. - Или все у нас в полном порядке? Нечем поделиться, посоветоваться с товарищами?

- А что известно насчет команды, товарищ капитан? - подал голос моторист Васютин, устроившийся на наибольшем отдалении от начальства. При его вопросе зашевелились остальные моряки, по лицам двух женщин - дневальной и буфетчицы, сидевших особняком от других на выходе из столовой, волной прошло и застыло выражение сострадания и извечного женского сочувствия несчастным.

- Ничего не известно, товарищи, но, сами понимаете, надеяться практически не на что, - капитан махнул рукой. - Если произошло переворачивание, учитывая, что температура воды - минус два-три градуса Цельсия... Одним словом, что я могу сказать? Будем делать все, что от нас зависит, чтобы спасти людей, если есть еще возможность, и затем технику.

- Здесь другое, товарищи, - заметил стармех Гусев. - Собрались мы сейчас, наверное, не для обмена эмоциями, нас ждет потерпевший катастрофу пароход, значит, следует выяснить до конца, с чем мы идем на эту операцию, аврал... Я уже говорил тут не раз, что появилось в русском языке не новое, но ставшее вдруг любимым слово "ОКАЗАЛОСЬ". Все прохиндеи и негодяи прошлых застойных и нынешних радостных времен укрывались и укрываются этим словом. Убежден, что и авария произошла не столько по причине стихии, сколько из-за головотяпства. Придет время и мы узнаем, что там "ОКАЗАЛОСЬ" и погубило людей. А нам надо сейчас разобраться так, чтобы не возникло это подлое слово!

- Поконкретнее можно, Вячеслав Николаевич? - негромко обронил сбоку капитан. Гусев глянул на него.

- Чего ж нельзя. Начну с самокритики - не обеспечил дисциплины машинной команды. Вы, Васютин, спрашиваете о жертвах, а перед вахтой, изволили, извините, "принять". Наш сварщик Еловских, кстати, ударник комтруда, перед самым выходом на операцию, позорно сбежал с судна. Ему, видите ли, визу не оформили, он решил продемонстрировать! А то, что по его вине может произойти добавочное ЧП, его не волнует.

- Будем надеяться, Вячеслав Николаевич, что сварщик не понадобится, повернул к стармеху голову помполит и что-то черкнул на своем листке. - А в крайнем случае у нас боцман - бывший сварщик, так, Петр Семенович? - посмотрел он на атлетически сложенного человека в свитере и сапогах. Пристроившись к женскому персоналу у выхода, боцман в этот момент что-то объясняя дневальной, усиленно жестикулируя красными с холода узловатыми пальцами.

- А? Что боцман? - спохватился он. Моряки грохнули. Капитан легонько постучал по столу карандашиком.

- Нет нужды напоминать, товарищи, что смешки сейчас более чем неуместны. А то, что в машинной команде один, видите ли, "принимает", другой - дезертирует, тоже, как выразился старший механик, для нас "оказалось"! Думаю, мы еще вернемся к этому вопросу, но сейчас важно, с чем мы все-таки идем. Скажите, Вячеслав Николаевич, что конкретно сделано для обеспечения операции?

- Еще днем проверили исправность технических и аварийно-спасательных средств, - уязвленно заговорил Гусев. - Проверили в работе двигатель мотобота, прокрутили ручной привод шлюпки, прожекторы, шланги воздушные, сварочное оборудование... В настоящее время могу доложить экипажу, что все хозяйство в исправном техническом состоянии, включая даже электродрели...

- Ну, а дрели-то зачем? - хмуро полюбопытствовал капитан.

- Дрели всегда пригодятся, - подал голос третий электромеханик, только что вошедший в столовую. - Что дрели - свайка может понадобиться, нож, кайла, топор, кувалда, - электромеханик улыбнулся простодушным, крепким лицом, выразительно постукал кулаком правой в ладонь левой, как делают боксеры, - на войне как на войне, товарищ капитан, без мелочей.

...В пять часов двадцать минут утра луч прожектора, направленный с мостика спасателя, лизнул белесую тушу перевернутой баржи, задержался на днище буксира, разделенного с кормой баржи темным пространством воды.

- Вижу, бэбээску, Сергей Михайлович! - негромко сказал вахтенный штурман, наблюдавший за морем.

- Понял, чиф, тоже вижу, - откликнулся капитан. - Лещенко, держать луч!

- Есть держать луч! - откликнулся невидимый за столбом ослепительного света матрос.

Один фонарь уже не включался, другой еле-еле светил. Максим Ковалев, тоскливо и непрерывно скуля, выпростал руку из под мышек. Трясясь всем телом и головой, как паралитик, он открыл вахтенный журнал, поймал на груди прыгающий карандаш.

НЕ ХОЧУ! ПОГИБНУТЬ В БОЮ ЗА РОДИНУ, НО НЕ ЗДЕСЬ, НЕЛЕПО!

НЕ МОГУ БОЛЬШЕ! БЫЛ БЫ ЯД - ОТРАВИЛСЯ ПОВЕШУСЬ! НАДЕЖДЫ НЕТ!

Оттолкнул от себя журнал, фонарик. Цокнув о железо, тот сразу погас. Наступила полная тьма. Бездна нагнетала духоту и холод.

- Все, конец, - сказал он себе с тоской. Говорил, но сам еще надеялся на что-то. Нет, все. Сколько я здесь? Двое суток. Где же вы, долбанные друзья-моряки?

Никакой ад не сравню с этим. Что там страшного - жариться на сковороде, кипеть в котле? Берите меня, кидайте в котел! Лишь бы не этот холод, жажда. Он провел опухшим языком по сухому небу, попытался сглотнуть - боль перехватила горло. Боль укрепилась и росла. Ломило в груди, под лопатками, болью разрывало мышцы шеи. Он дышал часто, с сипеньем, а воздуха не хватало. Врачи скажут: крупозное воспаление легких, начнут колоть. Какие врачи? Кто там скажет, с ума я сошел? Мама, мамуська, мне плохо! - стонал он, скулил, как прикованный к цепи пес. Засунул поглубже ладони под тряпки, закрыл глаза. Под ладонью трепыхалось сердце. Бедное, ты все еще стучишь, работаешь неутомимо, прогоняешь по жилам холодеющую мою кровь. Зачем? Заснуть бы и не проснуться, как ямщик в степи. Почему я не умираю, кто приговорил меня, за что?

Он крючился на стальном сиденье, время от времени сшибая плечом и головой бахрому идея с механизмов. Холод и жар терзали изболевшееся тело, злорадно плескала под ногами наступающая тьма, и ему слышалось, как она хлюпала одно слово: "мой, мой, мой..."

- Максимка! Не давайся, сдюжим! - услышал он хрипловатый голос деда. Поднял голову - и увидел его в переплете заиндевелых шпангоутов и кабелей. Дед Пятрок склонил к плечу сивую голову, улыбался в усы, махая ладонью, как Ленин на плакате: сдюжим, Максимка.

- Не могу, дедусь, - просипел Максим.

- Держись, Максим, братья-славяне не подведут!

Максим уронил голову, поискал рукой под ногами, нащупал цилиндрик фонаря. Палец резанули осколки стекла в раструбе - Максим отшвырнул фонарь, тот булькнул в воду.

- Жри, стерва, - произнес он.

Деловито пошарив под рубашкой, стал разматывать тряпки. Вырвал одну, другую, третью. Добавил к ним шкертик с карандашом. Больше не понадобится. Зажав в зубах концы, стал плести веревку. Примерил - длины хватало.