Сергей Цветков - Узники Тауэра

Около одиннадцати часов вечера отряд правительственных войск уже окружил дом и открыл огонь по окнам. Первым пал Том Уинтер – рана его была несмертельна; Джек Райт был убит наповал, за ним пуля попала и в его брата Кейта. Осаждавшие ворвались во двор и закололи еще одного заговорщика копьем.

– Стойте твердо, мистер Том, – закричал Кэтсби, – и мы умрем вместе!

Но Уинтер был слишком тяжело ранен, чтобы защищаться.

– Сэр, я не владею правой рукой, – простонал он.

В эту минуту раздались выстрелы, сразившие двух последних заговорщиков – Кэтсби и Перси (впоследствии стрелявшие были награждены Яковом I пожизненным пенсионом). Борьба была кончена, и дом Литлтона захвачен королевскими солдатами. Раненые заговорщики истекли кровью и умерли на руках своих врагов, за исключением Уинтера.

Все живые участники заговора были схвачены. Но проходила неделя за неделей, а арестованные все не появлялись на скамье подсудимых. Дело было в том, что Сесил хотел замарать участием в заговоре своих врагов и добивался нужных ему показаний. От Фокса требовали, прежде всего, улик против католических лордов, и почти исключительно на основании его показаний в Тауэр были брошены граф Нортумберленд и некоторые другие знатные лица. Между тем заключенные выказывали своеобразную совестливость: с самого начала они довольно легко выдавали друг друга, но упорно молчали о иезуитах, называя только имена тех патеров, которые находились за границей. Дело пошло лучше, когда был арестован Фрэнк Трешем, который ради спасения поместья и жизни начал выдавать одного за другим духовных наставников Порохового заговора. Он также подписал бумагу, где обвинял всех неугодных Сесилу лиц, после чего в ту же ночь умер со странной скоропостижностью.

Наконец состоялся суд, приговоривший участников заговора к смерти. Осужденные были повешены на площади Святого Павла. Фокс и Уинтер были вначале вздернуты на виселицу, а потом сняты и выпотрошены.

С Пороховым заговором было покончено. Оставалось расправиться с его вдохновителями – английскими иезуитами.

Префект английских иезуитов отец Гарнет и его коллега отец Олдкорн укрылись от преследования властей в Гендлип-холле у мистера и миссис Эбингтон. Этот замок был построен специально для того, чтобы служить убежищем преследуемым католическим священникам. Почти в каждой комнате замка имелись тайные ниши, скрытые коридоры и потайные лестницы. Стены внутри были пустые, панели ложные, печи снабжены двойными горнами: одним – для выхода дыма, другим – для выхода священников. Особенно искусно был замурован один тайник в стене: то была узкая ниша в глубине камина, которая соединялась посредством трубы, проложенной в стене, со спальней миссис Эбингтон, благодаря чему можно было незаметно от всего дома доставлять в это убежище пищу, питье и все необходимое.

Ключи от тайников, разумеется, находились только у хозяев, но то, что Гендлип-холл служит убежищем для иезуитов, знали многие окрестные дворяне. Поэтому шериф округа сэр Генри Бромлей получил предписание произвести в замке обыск. Ему приказано было расставить стражу внутри и снаружи, никого не впускать и не выпускать, пробуравить и исследовать все дымовые трубы, измерить комнаты вверху и внизу на предмет соответствия размеров для выявления тайников и т. д.

Бромлей нагрянул так неожиданно, что гостям миссис Эбингтон пришлось прятаться в первые попавшиеся тайники. Гарнет и Олдкорн забрались в каминную нишу, а их слуги Литл-Джон и Чемберс спрятались в какой-то стенной шкаф. В этих тайниках не было сделано никаких приготовлений для пребывания там людей. Ниша за камином была почти вся завалена книгами и разным мусором, а съестные припасы в ней ограничивались несколькими банками джема. В шкафу и вовсе не было никакой пищи, один «папский хлам», как потом выразились в донесении сыщики, то есть предметы католического богослужения.

Мистер и миссис Эбингтон, конечно, заявили, что в доме, кроме них, никого нет. Однако обыск выявил, что постелей в комнатах было больше, чем обитателей Гендлип-холла, причем некоторые из постелей оказались теплыми, хотя хозяева уверяли, что ими никто не пользовался.

Миссис Эбингтон величественно удалилась в свою комнату, рассерженная обыском. Бромлей гадал, почему она наотрез отказалась уехать на время обыска в другое поместье, отчего она не выходит из спальни, и откуда взялся у леди чудовищный аппетит, заставляющий ее поглощать в невероятных количествах супы, жаркое и вино, которые ей доставляли прямо в спальню.

Бдительная стража уже несколько дней безуспешно обследовала каждую комнату, за исключением покоев миссис Эбингтон, как вдруг одна из деревянных панелей неожиданно раскрылась и в залу вступили два привидения. Это были Чемберс и Литл-Джон, не вынесшие мук голода и жажды. Миссис Эбингтон заявила, что не знает этих людей, но вскоре истина обнаружилась, и сыщики с удвоенной энергией принялись обследовать Гендлип-холл.

Ниша, в которой скрывались Гарнет и Олдкорн, была узкая и длинная, а хлам занимал столько места, что там невозможно было ни стоять, ни лежать. У иезуитов начали пухнуть ноги, а тело затекало до полного онемения членов. Они постоянно слышали голоса сыщиков, простукивавших стены, и из их разговоров узнали, что слуги их найдены.

Но проходили дни за днями, а в Гендлип-холле все оставалось по-прежнему. Наконец власти схватили одного знатного заговорщика, бывавшего у четы Эбингтон, который, пытаясь избежать виселицы, раскрыл убежище иезуитов. Сыщики и стража ворвались в комнату миссис Эбингтон и бросились к каминной нише. Один из солдат сорвал стенную обшивку у камина и, разглядев в темном углублении двоих людей, в страхе отпрянул, ожидая выстрела. Но оттуда раздался голос, призывающий не чинить насилия, после чего Гарнет и Олдкорн вышли на свет Божий.

Гарнет умолял Бромлея об одном – чтобы во время их путешествия в Тауэр на него не надевали кандалов и колодок, так как все его тело затекло. Бромлей оказал ему эту милость и даже приютил его на несколько дней у себя в доме, чтобы дать арестованному набраться сил перед заключением. Во время одного из обедов отец Гарнет потребовал вина и с обнаженной головой провозгласил тост за короля, осушив стакан «почтенных размеров».

Бромлей ухаживал за ним и дальше. Всю дорогу в Тауэр Гарнет ехал на лучших лошадях, а в тавернах, где они останавливались, ему подавали самые изысканные блюда и лучшие вина. В Лондоне его вначале поселили в Гэтхаузе под домашним арестом, а Олдкорна, Чемберса и Литл-Джона бросили в Тауэр.

Дело было в том, что против Гарнета не имелось прямых улик. Сесил принял его с почтением, подобающим духовному лицу, и сосредоточил разговор исключительно на нежелании Гарнета дать клятву на верность королю как главе церкви. Префект остался очень доволен тем, что «его обвиняют в измене помимо Порохового заговора, а не в участии в нем». Он был чрезвычайно осторожен в своих показаниях, отрицал право католиков восставать против короля без повеления Папы и на вопрос, считает ли он англичан еретиками, уклончиво ответил: «Религия их – еретическая, о людях я судить не могу». Никаких имен он не называл.