Артур Конан-Дойль - Повести и рассказы разных лет

- Ничего не поделаешь - любимое увлечение.

- Не совсем так, сэр. Это скорее... нежное сердце. Он разве не успел еще рассказать вам, что сердце - его слабое место? Ну, так это чистая правда, хотя, насколько я могу судить, характеризуя себя таким образом, люди далеко не всегда оказываются правы. Вещи очень быстро приобретают для него ценность в силу всего лишь каких-то ассоциаций, так что любую безделушку он готов хранить по той лишь причине, что она была с ним и прежде. Я-то мелочь всякую терпеть не могу. Но муж потакает моим слабостям, а значит, и я должна быть к нему снисходительна.

- Не знаю, миссис Ферн, вправе ли я - пусть даже ради того, чтобы выделить вас как приятное исключение, - критиковать представительниц вашего пола, но во всем, что касается понятий "дать" и "взять", женщины, как правило, не отличаются особой душевной щедростью.

- Вы женаты, сэр? - хозяйка взглянула на меня так спокойно и вместе с тем проницательно, что вопрос этот не показался мне неуместным.

- Ну нет, - рассмеялся я. - Могу похвастаться полным отсутствием каких бы то ни было увлечений - не считая, разве что, слабости к сигарам. Можете вы в такое поверить?

- Нет, не могу, - тихо, но твердо ответила она, не выказав при этом ни малейшего любопытства. После чего вернулась к прежней теме. - Видите ли, сэр, лишь человек, познавший тонкости супружеской жизни, вправе судить о том, что готова отдать женщина и сколько может она претерпеть так, что страданий ее никто не заметит. Простите меня, сэр, но вряд ли вы можете считать себя судьей в этом вопросе.

- Спасибо, что поставили меня на место, - ответил я. - Признаю за вами авторитет во всем, что касается брака. Но я, наверное, вас задерживаю - не говоря уж о том, что заставляю стоять? Ваш муж обещал провести меня по дому после ужина - показать кое-какие комнаты.

- Он будет здесь через минуту, - сказала миссис Ферн. - Не хотите ли присесть, сэр? Саймон, где Джордж?

Последние слова были адресованы Вертлявому, вернувшемуся в комнату с лопаткой угля. Не успел я удивиться тому, что столь почтенная дама, обращаясь к слуге, называет мужа по имени, как она со смехом обернулась ко мне:

- Ну, разумеется, я имею в виду не мужа, а конюха!

Я машинально кивнул и в очередной раз поразился проницательности этой женщины: конспиративная часть моего визита явно находилась под угрозой. Вспомнив о первоначальной его цели, я ощутил неловкость.

Вертлявый стоял неподвижно, разинув рот, с лопаткой в руке. Хозяйка не стала гневаться, а просто спросила решительно:

- Ты что, Саймон, окончательно рехнулся?

Воспоминание о детской песенке, герой которой отказал в угощении Саймону, пожалевшему пенни, заставило меня рассмеяться, и это не осталось незамеченным.

- Пожалуйста, извините, - пробормотал я. - Всего лишь очередной фотографический отпечаток прошлого.

- Я вижу, у вас хорошая память, - улыбнулась она. - Итак, Саймон, где Джордж?

Вертлявый задрожал всем телом; после недавней своей встречи с конюхом я мог догадаться о причине его волнений.

- Ну же, Саймон! - резко повторила хозяйка.

- Он вышел, - выпалил несчастный слуга и затрясся так, что угольки из лопатки посыпались во все стороны.

- Эй, парень! - Миссис Ферн ухватилась за рукоятку, прекратив этот угольный град. - Ты в своем уме?

Швырнув угли в огонь, она ужаснула Вертлявого следующим вопросом:

- Зачем вышел Джордж? Он под таким ливнем и потонуть может.

- Умоляю вас, мадам, я не знаю, - заикаясь, солгал Вертлявый.

Наконец хозяйка его отпустила.

- Никогда не поймешь, что у этого несчастного на уме. Правду он говорит с таким видом, будто лжет. Выдумки же получаются у него вполне правдоподобно.

"Кого надеется она ввести в заблуждение таким объяснением, себя или меня?" - подумал я, но, бросив взгляд на спокойное, открытое лицо этой женщины, тут же укорил себя за подозрительность. В комнату вошел хозяин.

- Добрый вечер, сэр, - пробасил он раскатисто. - Как вам наш ужин?

- Не припомню более вкусного угощения, - ответил я. - В комбинационной кулинарии вы настоящий виртуоз!

- Мне ведь, сэр, пришлось однажды работать под началом у хорошего шефа. В чем дело, миссис? Что-то, я вижу, тебе взгрустнулось.

- Джордж вышел из дому, - недоверчиво проговорила хозяйка.

- Неужели? - мистер Ферн наклонился, чтобы зашнуровать ботинок. - Что ж, остается только благодарить Бога за то, что он у нас такой плавучий. Этот ливень, пожалуй, и рыбу утопит.

- Зачем он вышел, хотела бы я знать.

- Вот уж, понятия не имею, - ответил хозяин, увлеченный своим шнурком. - Он у нас парень с причудами. А причуды - дело такое: лучше им не мешать. Одной переболеешь, другой - глядишь, и полегчает.

Столь либеральное высказывание по упомянутому вопросу, похоже, не произвело на миссис Ферн должного впечатления. Я видел, что с губ ее готов был сорваться какой-то вопрос - более того, несколько раз она удержалась от него в самый последний момент. Я, разумеется, удалился бы, чтобы дать хозяйке возможность свободно высказать все свои сомнения, если бы не понимал при этом, что муж ее явно не в восторге от перспективы остаться тут в качестве единственного ответчика. Желая хоть как-то меня задержать, он потребовал у жены "пузырек сосудорасширяющего", выразив уверенность в том, что это средство "наверняка и труп вернет к жизни". Я заметил, что означенные твари могут услышать нас и явиться с ближайшего кладбища, дабы отведать чудесного эликсира, на что он со смехом предложил мне, как потенциальному кандидату, оценить его свойства заранее.

Вино - сладкое, как "нуайо", ароматное, как "шартрез" - оказалось великолепным. Стоило мне, однако, заговорить о шартрезе, как тут же услышал легенду о старом монахе, которому приятели - за то, что он выдал секрет старого ликера, - придумали славное наказание: стали поить одним только этим самым ликером, пока бедняга не испустил дух.

- Лучшая диета из всех, о которых мне приходилось слышать, - заверил хозяин и пошел вставлять клинышек в расшатавшуюся оконную раму.

За то время, пока мы беседовали, буря усилилась. Словно вихрь дикой ярости вырвался вдруг из самого ее сердца: в том, как стучался ветер в окна и двери ощущалась почти личная ненависть ко всему живому.

Лицо хозяйки побледнело, тонкие губы сжались так, что стали почти незаметны. Муж отпил "сосудорасширяющего", поднес бутылку к свету и принялся восхищаться цветом вина с веселостью, показавшейся мне слегка наигранной.

Я сгорал от желания расспросить супругов о ребенке, но не знал, как перевести разговор на эту тему. Миссис Ферн была в черном платье, но без траурной повязки: ничто, кроме цвета, о трауре в нем не напоминало. В гостиной не видно было тех мелких деталей, что свидетельствуют о присутствии в доме ребенка. Тщетно искал я взглядом куклу или игрушку, ленточку или туфельку. Где находилась Люси Ферн? В гостях? В постели? Исключено. В самом облике супругов не было и намека на то, что мысли их заняты ребенком. В такую ужасную ночь родители не смогли бы оставить дитя; мать - да еще такая нежная и внимательная (черты лица миссис Ферн выдавали в ней присутствие этих качеств) - обязательно осталась бы у кроватки ребенка, напуганного буйством промозглого мрака.