Артур Конан-Дойль - Торговый дом Гердлстон

Кэт молчала, стараясь припомнить все, что произошло.

- Ах, Ребекка! - воскликнула она вдруг, задрожав всем телом, когда ужасное воспоминание воскресло перед ней. - Если бы ты знала, что я видела! Это так страшно! Я или сошла с ума, или это было привидение.

- А мы так думали, что это вы - привидение, - с упреком сказала служанка. - Как вы закричали - просто ужас! А потом мы смотрим: вы лежите, вся белая, в коридоре на полу. Прямо поседеть можно со страху. Это мистер Гердлстон поднял вас и принес сюда. И до чего же он расстроился, бедный старик, когда понял, что вы задумали - удрать от него хотели.

- Я здесь умру, умру! - со слезами вскричала Кэт. - Я умру в этом чудовищном доме! Не могу я тут больше оставаться. Что мне делать, Ребекка? Ах, Ребекка, Ребекка, что мне делать?

Розовощекая служанка подошла к Кэт и присела на край постели. На смазливом ее личике играла притворная улыбка.

- Что же это такое с вами случилось? - спросила она. - Что вы там увидели?

- Я видела... Ах, Ребекка, это даже вымолвить страшно. Я видела этого несчастного монаха, которого заточили в погребе. Я не выдумываю. Я видела его так же, как вижу сейчас тебя. Он был высокий, худой, в длинном балахоне с коричневым капюшоном, надвинутым на лицо.

- Господи, спаси нас и помилуй! - воскликнула Ребекка, боязливо оглянувшись. - Вот страсти-то! Меня прямо в дрожь бросило.

- Я молю бога, чтобы никогда мне этого больше не увидеть. Ах, Ребекка, если у тебя есть сердце, помоги мне выбраться отсюда. Они задумали уморить меня здесь. Я прочла это в глазах моего опекуна. Он жаждет моей смерти. Ну, скажи, скажи, как мне лучше поступить?

- Дивлюсь я на вас, - высокомерно отвечала служанка. - Мистер Гердлстон и мистер Эзра так к вам добры, привезли вас сюда отдохнуть на вольном воздухе. Чем, спрашивается, не жизнь? А вы что вытворяете? Бегаете да визжите по ночам, а потом еще жалуетесь, что кто-то вас тут убить собирается среди бела дня. Право, чудно! Слышите: мистер Гердлстон меня кличет. Узнал бы он, бедняжка, что вы тут на него плетете, так своим ушам не поверил бы. - И Ребекка, излив свой праведный гнев, направилась к двери, но черные глаза ее блеснули мстительно и жестоко.

Оставшись одна, Кэт встала с постели и кое-как оделась, преодолевая слабость. Она вздрагивала при малейшем шуме: так взвинчены были у нее нервы - и, взглянув в зеркало, с трудом узнала свое исхудалое, бледное лицо. Едва успела она одеться, как к ней в комнату вошел опекун.

- Вы, я вижу, оправились? - сказал он.

- Я совсем больна, - тихо отвечала Кэт.

- Ничего нет удивительного после таких безумных выходок. Что это вам вздумалось бегать по коридорам среди ночи? Ребекка сказала мне, будто вы видели какой-то призрак. Почему вы плачете? Вы что, очень несчастны?

- Очень, очень несчастна, - пробормотала Кэт, закрыв лицо руками.

- Ах, только в жизни вечной можем мы обрести душевный покой и радость, - вкрадчиво произнес Гердлстон. Голос его прозвучал так мягко, что какой-то проблеск надежды забрезжил перед Кэт, и на душе у нее потеплело. Ей показалось, что вид ее страданий смягчил каменное сердце этого человека.

- Покой обретем мы за могилой, - все так же мягко и вкрадчиво продолжал Гердлстон. - Порой мне кажется, что если бы не возложенный на меня долг, не обязанности мои перед людьми, чья судьба от меня зависит, быть может, и я поддался бы соблазну прервать свое бренное существование и приблизить вечный покой. Найдутся педанты, которые скажут, что самовольно обрывать нить жизни - грех. Я никогда не разделял этого взгляда, а вместе с тем мои нравственные устои весьма тверды. Я полагаю, что из всего, чем нам дано обладать на этой земле, жизнь наша - это то, что наиболее полно и безраздельно принадлежит нам, и посему именно ею мы прежде всего вольны распоряжаться по собственному усмотрению и обрывать ее по своему желанию. Взяв с камина небольшую склянку, он задумчиво повертел ее в руке. - Как странно, - продолжал он, - как странно, что этот маленький пузырек таит в себе избавление от всех несчастий и бед нашей земной юдоли! Один глоток - и душа, освободившись от своей бренной оболочки, как от ненужной ветоши, воспарит ввысь, прекрасная и свободная. И все тревоги останутся позади. Один глоток... Ах, дайте сюда! Стойте! Что вы делаете?

Но Кэт, выхватив у него пузырек, уже швырнула его изо всех своих слабых сил о стену. Стекло разлетелось вдребезги, и едкий запах скипидара распространился по комнате. Кэт была так слаба, что это резкое движение заставило ее пошатнуться, и, не устояв на ногах, она опустилась на край постели. Опекун впился в нее мрачным, исполненным угрозы взглядом, а его длинные костлявые пальцы судорожно сжимались и разжимались, словно норовя сомкнуться вокруг ее горла.

- Я не стану вам в этом помогать, - чуть слышно, но твердо промолвила Кэт. - Вы хотите убить не только тело мое, но и душу.

Гердлстон больше не притворялся, он сбросил маску. Теперь это было лицо хищного волка, с беспощадной ненавистью пожирающего глазами свою жертву.

- Идиотка! - прошипел он.

- Я смерти не боюсь, - сказала Кэт и смело взглянула ему прямо в глаза.

Гердлстон, сделав над собой усилие, взял себя в руки.

- У меня больше нет сомнений, - сказал он спокойно, - что ваш рассудок расстроен. Какая смерть? Что за чушь плетет ваш язык? Вам решительно ничто не угрожает, кроме собственного безумия. - И, резко повернувшись, он твердым, стремительным шагом вышел из комнаты, словно приняв внезапно какое-то бесповоротное решение.

Суровое, мрачное лицо его, казалось, окаменело. Поднявшись к себе в спальню, он порылся в ящике письменного стола и достал телеграфный бланк. Написав на нем несколько слов, он спустился вниз, надел шляпу и тотчас направился на почту в Бедсворт.

У ворот на своем складном стуле, как всегда, угрюмый, восседал страж.

- Она совсем плоха, Стивенс, - сказал Гердлстон, остановившись возле него и кивая в сторону дома. С каждым днем все хуже и хуже. Боюсь, что долго не протянет. Если тебя кто-нибудь спросит про нее, скажи, что состояние ее безнадежно. А я иду на почту послать телеграмму в Лондон, хочу вызвать к ней хорошего врача, может быть, он что-нибудь посоветует.

Стивенс почтительно приподнял засаленную шляпу.

- Она как-то раз и сюда заявилась, - сказал он. - И бог знает, как безобразничала здесь. "Пропусти меня, - говорит. - Я дам тебе десять золотых гиней". Так и сказала. "Только даже за тысячу золотых гиней не позволит себе Уильям Стивенс, эсквайр, сделать то, что не положено", сказал я ей.

- Похвально, очень похвально, друг мой, - одобрительно произнес Гердлстон. - Каждый человек, на каком бы посту он ни находился, должен честно выполнять свои обязанности, и в зависимости от того, как он их выполнит - хорошо или дурно, - он и будет вознагражден. Я позабочусь о том, чтобы твоя преданность не осталась без награды.