Афанасий Коптелов - Точка опоры

Сдерживая вспышку в сердце, оглядела девушку: беленького Зайчика следует запомнить. Быть может, девушке потребуется помощь. Еще раз протянула руку и, пожав пальцы, шепнула:

- Я многое слышала о вас...

- От Алеши? От моего брата? Он здесь, в вашей школе.

- Нет. От другого Алексея. От Максимовича... Ну ладно, будем смотреть...

- Сначала дело. - Горький, приподняв подол черной косоворотки, перепоясанной узеньким кавказским ремешком, достал из брючного кармана сверток, из рук в руки передал Глаше. - Вот вам. Для прекрасной женщины, именуемой... Впрочем, вы сами знаете... И присоедините мой сердечный привет... Волгарю...

- И мой тоже, - попросила Андреева, взволнованная словами о видном революционере, с которым еще не доводилось встречаться.

- Я знаю его, - шепнула Глаша, делясь давней радостью. - По нашей Сибири...

- Счастливая! - Горький пригладил усы. - Ну, а нам... Надеюсь, судьба, - вдруг переглянулся с Марией Федоровной, - нас еще сведет.

Теперь можно бы и уйти, пока никто недобрый из зала не заметил нелегального Зайчика, но Мария Федоровна удержала за руку:

- Останьтесь. Меня интересует ваше впечатление.

Глаша осталась. Слегка подвинувшись грудью к барьеру, не сводила глаз со сцены. Все происходящее там так волновало, что горели руки: часто хотелось ударить в ладоши. Но в Художественном аплодисменты в середине действия не позволялись. Это же не игра, а ж и з н ь. И Глаша сдерживалась.

На сцене появился Нил, молодой, энергичный и задорный машинист паровоза. И Глаша старалась запомнить каждое слово горячего спорщика.

- Нет, Петруха, нет. Жить, - даже не будучи влюбленным, - славное занятие! Ездить на скверных паровозах осенними ночами, под дождем и ветром... или зимой... в метель, когда вокруг тебя - нет пространства, все на земле закрыто тьмой, завалено снегом - утомительно ездить в такую пору, трудно... опасно, если хочешь знать, - и все же в этом есть своя прелесть! Все-таки есть! - Голос актера на секунду как бы споткнулся, но тут же зазвучал с новым подъемом: - Нет такого расписания движения, которое бы не изменялось!..

У Глаши шевельнулись руки. Мария Федоровна припала жаркими губами к ее уху:

- Вы почувствовали провал в речи Нила? Тут дьяволы вырезали несколько строчек. Золотых строчек, как все у нашего автора.

Глаша кивнула головой. Ей хотелось сказать во весь голос: "Но ведь главное-то осталось! Не заметили олухи царя земного! Все движение жизни будет из менено!"

Мария Федоровна снова сжала руку соседки:

- Будем смотреть дальше.

А смотрела она не столько на сцену, сколько - украдкой - на Глашу. Нравится ли ей? Волнует ли пьеса?

Но вот прозвучали последние слова Перчихина, Татьяна склонилась над клавишами пианино, полились громкие звуки струн, и занавес медленно сомкнулся. В зале включили свет. Многие из зрителей, заметив Горького, аплодировали, повернувшись лицом к артистической ложе. Глаша, опомнившись, тихо ойкнула. Мария Федоровна хотела было заслонить собой нелегальную девушку, но та, забыв попрощаться, выпорхнула из ложи.

Когда многочисленные раскаты аплодисментов умолкли и в зале приглушили свет, Мария Федоровна в глубине артистической ложи взяла Горького за руки и кинула в ясные, как летний рассвет, голубые глаза жарко полыхающий взгляд.

- Ну, вы убедились в своей неправоте?.. А то заладил: "Длинная пьеса, скучная, нелепая..."

- Так это же в самом деле.

- И слушать больше не хочу. Вы бы видели, как горели глаза у этого Зайчика. Я ее понимаю: ей часто хотелось вскочить после острой жизненной реплики, аплодировать и кричать "ура!". Дорожить надо, - приблизилась к его несколько растерянному лицу, - дорожить таким чувством зрителя. Не столько актеры, сколько... - У нее чуть было снова не вырвалось "ты", но она тут же поправилась: - ...сколько вы пробудили его.

...Горький проводил Андрееву до дому. Самовар, вскипяченный заботливой Липой, еще не остыл. Но все уже спали. Желябужский не вышел со своей половины, и Мария Федоровна, довольная этим, сама накрыла ужин.

Пока она ходила на кухню, Горький, сидя в кресле, задумчиво мял подбородок. Вернувшись, она спросила, что его волнует.

- Да вот все думаю про Зайчика...

- Про Зайчика?! - Мария Федоровна резко шевельнула бровями. - И что же про нее?

- Представьте себе, - Горький выпрямился в кресле, - сколько в ней смелости! Кругом зубатовские гончие, а она не робеет!

- Не одна она такая.

- Это верно. И в этом, замечу, сила социал-демократов! Ей-богу. Подумайте - она ведь из семьи сибирского золотопромышленника. Нужды не знала. А пошла в революцию. И, говорит, весь семейный выводок такой. Право! Отчего бы это? Оказывается, там, в Сибири, возле них, жил в ссылке Ульянов. Ленин! От него влияние как от солнца свет. Вот дело-то какое. И теперь она от него получает письма, приветы, наставления. А нам бы с этим Волгарем повстречаться...

- Дайте срок - сойдутся пути-дороги. Я сердцем чувствую. Оно меня не обманывает. - Мария Федоровна разлила чай в розовые чашки с золотой каймой. - Пересаживайтесь к столу. Хотя вы, кажется, привыкли из стакана в подстаканнике.

- Ничего. Лишь бы горячий...

Сама села напротив, отпила глоток. Долго не отрывала глаз от лица Горького. Потом, оглянувшись по сторонам, заговорила шепотом:

- Давно хотела спросить, да все не было случая... Савва передал мне свой страховой полис. На предъявителя. На сто тысяч!.. Я сначала отказывалась, а потом взяла. Но ему сказала: если, не дай бог, случится с ним беда, израсходую не на себя. Он понял. А я все мучаюсь: правильно ли поступила, что не отказалась?

- Благое дело!..

- Савва так болен. Боюсь за него...

- Он умен. Понимает, что не сидеть ему на том стуле, который богатой семьей для него уготован, а пересесть на другой не решается. Право слово! Боится, как бы не хлопнуться между двух-то стульев. Оттого, черт возьми, и червоточинка в голове.

- Жаль его. Хороший он. Вон какой театр нам построил!

- И на партию дает. На нашу! В этом он, ей-богу, молодец! А взять с него подобру-поздорову надобно елико возможно больше. Вот так-то. - Кивнул головой в сторону: - Они там в Лондоне, конечно, очень нуждаются. На чужой-то стороне трудновато. А газета требует денег. И немалых...

- Сберегу полис...

Отпивая чай, Горький жарко посматривал на собеседницу. "Глаза-то у нее... Какие теплые! Большие, добрые... Голос мягкий, а характер твердый. И вообще чудесная она Человечинка! Смелая, преданная. В душе огонь! Такие ужасно надобны Руси!.."

4

Еще до приезда Наташи и Зайчика охранка от двух провокаторов получила ниточки для слежки за Московским комитетом. Один из них работал на Прохоровской мануфактуре, другой был дорожным десятником уездного земства. Вот его-то и подослали к Александру Павловичу, как называл себя Иван Теодорович. В поисках связи с рабочими Теодорович доверился провокатору, стал снабжать его листовками и "раздобыл" у него адреса квартир для нелегальных свиданий.