Афанасий Коптелов - Точка опоры

- ...вы, - продолжал Морозов, - если обожаете смирновскую, - не стесняйтесь.

- Да нет-с... - поперхнулся Евстратий Павлович в замешательстве. Я - за кумпанию.

Он, малограмотный выходец из деревенских старообрядцев, начал службу рядовым тюремным надзирателем. Там его, прилежного, во всем послушного и прижимистого, в свое время приметил Зубатов и, когда стал начальником Охранного отделения, взял к себе и в короткое время помог ему создать свою "школу" филеров, которую жандармские офицеры называли "евстраткиной". В минувшем году Медников за ревностную службу был вне правил высочайше удостоен Владимира в петлицу, дававшего повод для причисления к потомственному дворянству. Вот и сюда он явился при этой отменной регалии.

Савва Тимофеевич косо глянул на его орден. Он брезгливо не терпел таких выскочек да служак черного дела и чокаться не стал. По-европейски подержав рюмку перед глазами, он сделал легкий приглашающий жест в сторону Зубатова и отпил немного больше половины. Предостерег себя: "Не захмелеть бы..." Не спеша пожевал ломтик лимона и закусил семгой.

Зубатов не допил рюмку, провел пальцем по усам и отметил: "Купчина себе на уме", хотя в донесениях в департамент и великому князю именовал Морозова не купцом, а промышленником или фабрикантом.

Они, начальник Охранного отделения и председатель Московского промышленного комитета, сидели друг против друга, разговаривали о погоде, о театральных премьерах и литературных новинках; присматривались один к другому с хитрецой, как заядлые картежники, до поры до времени не выкладывали козырей. Морозова Зубатов считал фрондером и всегда старался выведать о нем все, что мог. А теперь его интересовало: какие шаги собираются еще предпринять против него промышленники, на заводах и фабриках которых он уже поставил на ноги и оделил из секретных фондов деньгами рабочие общества вспомоществования? Но прямых вопросов он не задавал, - надеялся, что Морозов, захмелев, на этот раз проговорится. А Савва Тимофеевич, разгадав замысел противника, отводил разговор на мелкие московские происшествия и, в свою очередь, тоже ждал, не проговорится ли царский служака о чем-нибудь таком, что следует незамедлительно учесть в своих интересах.

Первому надоела эта игра Зубатову, и, когда третий или четвертый раз выпили по половине рюмки, он спросил тоном близкого доброжелателя:

- Новые фабрики, Савва Тимофеевич, не собираетесь строить? В Сибири, например? Кажется, подумывали - на берегу Оби?

- Кхы! - усмехнулся Морозов, сверкнув настороженными глазами. Читаете мысли на расстоянии?

- Нет, не обладаю таким даром. А иногда заглядываю в сибирские газеты. Из простого любопытства.

"Ой, не из простого, - про себя возразил Морозов. - Видать, завел на меня особое досье". А вслух сказал с мягкой улыбочкой:

- Давно раздумал. Зачем мне в Сибирь... по доброй-то воле? Если же меня, не к слову будь сказано...

- Что вы говорите, Савва Тимофеевич, - перебил Зубатов. - Побойтесь бога...

- И Охранного отделения, - добавил Морозов, не гася хитренькой усмешки.

- Будет вам... Мы вас ценим как делового фабриканта и как человека.

- Цените?! - Морозов кинул вилку на стол. - А ваши бегунки что-то зачастили возле моего дома.

- Не может быть! - Зубатов, наигранно удивляясь, развел руками и повернулся к Медникову. - Какое-то недоразумение.

Евстратка, по привычке поглаживая свои толстые ляжки, поспешил подтвердить:

- Истинное недоразумение.

- Я привык, господа, - добавил Морозов твердости своему голосу, верить не словам, а делам.

- Вы убедитесь, что мы слов на ветер не бросаем, - холодно процедил Зубатов.

- Дай-то бог, - сказал Морозов и ткнул вилку в ломтик севрюжины.

Половой принес свежеиспеченную, пышущую жаром кулебяку с начинкой из мяса и налимьей печенки, открыл бутылки с вином. Морозов наполнил синие хрустальные рюмки. У Медникова, любившего поесть, уже хрустела на зубах поджаренная нижняя корочка. Зубатов, глядя на приподнятую рюмку, сказал со смаком:

- Такое даже монаси приемлют! По полной, Савва Тимофеевич!

Но Морозов и вина отпил два глоточка и приложил к губам уголок хрустящей от крахмала салфетки.

И опять они без особого успеха расставляли словесные сети. Один то и дело гасил в узеньких глазах усмешки, другой подергивал подкрученный ус и приопускал брови.

Зубатову было известно, что депутация промышленников в поисках заступничества уже успела побывать у графа Витте; Морозов был с графом, упрямым противником любых рабочих организаций, хотя и опекаемых полицией, на короткой дружеской ноге и мог знать о его намерениях. Не осмелится ли граф предпринять какие-нибудь решительные шаги? Он ведь мог посоветоваться с видным фабрикантом, недавно побывавшим в Петербурге. Но Морозов о своей встрече с Витте не обронил ни единого слова.

Медников достал массивные серебряные часы, полученные в награду за службу. Стрелки приближались к двенадцати. То было время, когда он принимал рапортички филеров, одних похваливал, обещав денежную надбавку, других штрафовал за оплошности, а за провинки, случалось, давал нетрезвым зуботычины. Зубатов знал, что сегодня Евстратий даст взбучку недостаточно юркому филеру, которого, как видно, приметил морозовский черкес. После докладов все получали от Евстратия - всегда от него самого! - новые наряды. Сейчас ему пора ехать в нарядную, и Сергей Васильевич одобрительно повел бровью в сторону своего подручного. Тот, щелкнув крышкой часов, встал и почтительно поклонился Морозову.

- Извините-с! Вынужден поломать стол. Знаете, служба-с...

Савва Тимофеевич, едва приглушая неприязнь, проводил глазами рослую упитанную фигуру за дверь: "От этакой скотины зависят судьбы добрых людей!.. И сколько их таких на казенной службе!.."

Зубатов приметил его неладное раздумье и с наигранной любезностью предложил выпить под поросеночка по-тестовски. Потом, глядя в упор, спросил без обиняков:

- А как вы, Савва Тимофеевич, относитесь к легальным обществам рабочих? Что-то на вашей фабрике о них не слышно.

- Значит, ваши люди промашку допустили. Не успели. А скорее всего не сумели.

- Вы преувеличиваете нашу роль. Поверьте мне, вашему доброжелателю, мы только содействуем. В интересах примирения. Следовательно, в интересах хозяев. К сожалению, француз Гужон не понимает этого. Думаю - один во всей Москве. Не допустил представителей общества на свой завод. Заупрямился. Даже самому генералу Трепову нагрубил. - Зубатов погрозил высоко поднятым перстом. - Пожалеет об этом. Вам я могу сказать: отправлена соответствующая реляция в Санкт-Петербург.

- Кто пожалеет - это еще вопрос - Морозов снял салфетку, утер губы и положил ее на стол. - Вы говорите о примирении. Но непримиримое невозможно примирить. Огонь и вода несовместимы. Антиподы!