Отто Кифер - Сексуальная жизнь в Древнем Риме

Я умолчать не могу, богини, в чем именно Аллий
Мне помогал, и притом в скольких делах помогал.
Пусть же времени бег и недолгая память столетий
Дел дружелюбных его ночью слепой не затмят…
Как я измучен бывал Аматусии двойственной счастьем,
Знаете вы, и какой был я бедой сокрушен.
Был я тогда распален подобно скале тринакрийской,
Иль как Малийский поток с Эты в краю Фермопил.
Полные грусти глаза помрачались от вечного плача,
По исхудалым щекам ливень печали струя,
Словно прозрачный ручей, который на горной вершине
Где-то начало берет между замшелых камней
И устремляется вниз, по крутому откосу долины,
Через дорогу, где люд движется взад и вперед,
И утомленных, в поту, прохладой бодрит пешеходов
В час, когда тягостный зной трещины множит в полях;
Тут-то, как для пловцов, кружащихся в черной пучине,
Благоприятный встает ветер, дыша в паруса,
Слезной молитве в ответ, Поллуксу и Кастору спетой, —
Аллий бывал для меня, – верный помощник в беде.
Поприще он широко мне открыл, недоступное прежде,
Он предоставил мне дом и даровал госпожу,
Чтобы мы вольно могли там общей любви предаваться,
Здесь богиня моя в светлой своей красоте
Нежной ногою, блестя сандалией с гладкой подошвой,
Через лощеный порог переступила, входя.

Если ж подруге моей одного не хватало Катулла, —
Скромной прощу госпоже ряд ее редких измен,
Чтоб по примеру глупцов не стать уже слишком несносным:
Часто Юнона сама, первая между богов,
Свой полыхающий гнев на провинности мужа смиряла,
Новую весть услыхав о Сластолюбце своем…

Ведь не отцовской рукой была введена она в дом мой,
Где ассирийских духов брачный стоял аромат,
Маленький дар принесла она дивною ночью, украдкой
С лона супруга решась тайно похитить его.
Я же доволен и тем, что мне одному даровала
День обозначить она камнем белее других.

Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!
Пусть ворчат старики – за весь их ропот
Мы одной не дадим монетки медной!
Пусть заходят и вновь восходят солнца, —
Помни: только лишь день погаснет краткий,
Бесконечную ночь нам спать придется.
Дай же тысячу сто мне поцелуев,
Снова тысячу дай и снова сотню,
И до тысячи вновь и снова до ста,
А когда мы дойдем до многих тысяч,
Перепутаем счет, чтоб мы не знали,
Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,
Зная, сколько с тобой мы целовались.

Милая мне говорит, что меня предпочтет перед всяким,
Если бы даже ее стал и Юпитер молить.
Так, но что говорит влюбленному страстно подруга,
Нужно на ветре писать или на быстрой волне.

Ты говорила не раз, что любишь только Катулла,
Лесбия, – не предпочтешь даже Юпитера мне.
И полюбил я тебя не так, как обычно подружек,
Но как родитель – сынов или дочерних мужей.
Ныне тебя я узнал и ежели жарче пылаю,
Много ты кажешься мне хуже и ниже теперь.
Спросишь: как? почему? При таком вероломстве любовник
Может сильнее любить, но уж не так уважать.

Женщина так ни одна не может назваться любимой,
Как ты любима была искренно, Лесбия, мной.
Верности столько досель ни в одном не бывало союзе,
Сколько в нашей любви было с моей стороны.
Вот до чего довела ты, Лесбия, душу Катулла,
Как я себя погубил преданной службой своей!
Впредь не смогу я тебя уважать, будь ты безупречна,
И не могу разлюбить, что бы ни делала ты.

Если что-либо иметь мы жаждем и вдруг обретаем
Сверх ожиданья, стократ это отрадней душе.
Так же отрадно и мне, поистине злата дороже,
Что возвращаешься ты, Лесбия, к жадному мне.
К жадному ты возвращаешься вновь, и сверх ожиданья:
Ты ли приходишь сама! Ярко отмеченный день!
Кто же сейчас счастливей меня из живущих на свете?
Что-либо можно ль назвать жизни желанней моей?

Ты безмятежную мне, моя жизнь, любовь предлагаешь —
Чтобы взаимной она и бесконечной была.
Боги, сделайте так, чтоб могла обещать она правду,
Чтоб говорила со мною искренно и от души.
Чтобы могли провести мы один навсегда неизменный
Через всю нашу жизнь дружбы святой договор.

Целий, Лесбия наша, Лесбия эта,
Эта Лесбия, что была Катуллом
Больше близких, сильней себя любима,
Нынче по тупикам и перекресткам
Знаменитых лущит потомков Рема!

Катулл несчастный, перестань терять разум,
И что погибло, то и почитай гиблым.
Еще недавно были дни твои ясны,
Когда ты хаживал на зов любви к милой,
Которую любил я крепче всех в мире.
Вы знали разных радостей вдвоем много,
Желанья ваши отвечали друг другу.
Да, правда, были дни твои, Катулл, ясны.
Теперь – отказ. Так откажись и ты, слабый!
За беглой не гонись, не изнывай в горе!
Терпи, скрепись душой упорной, будь твердым.
Прощай же, кончено! Катулл уж стал твердым,
Искать и звать тебя не станет он тщетно.
А горько будет, как не станут звать вовсе…
Увы, преступница! Что ждет тебя в жизни?
Кто подойдет? Кого пленишь красой поздней?
Кого любить ты будешь? Звать себя чьею?
И целовать кого? Кого кусать в губы?
А ты, Катулл, решась, отныне будь твердым.

Ненависть – и любовь. Как можно их чувствовать вместе?
Как – не знаю, а сам крестную муку терплю.