Отто Кифер - Сексуальная жизнь в Древнем Риме

Например, возьмем «Медею». Из легенды о Медее Еврипид сотворил одну из наиболее утонченных и захватывающих трагедий. А как обошелся с ней Сенека? Сюжет его трагедии почти идентичен еврипидовскому. Но какие подробности он прибавляет! Как мы знаем, Еврипид мастерски изобразил конфликт в материнском сердце. У Сенеки брошенная жена превращается в разъяренную фурию, ужасно отомстившую своему неверному мужу: сперва она убивает одного из своих детей на сцене; затем, когда ей пытаются помешать, забирает его тело и последнего ребенка в колесницу, запряженную драконами; там она убивает оставшегося ребенка, швыряет трупы рыдающему мужу и исчезает.

В «Федре» пересказывается та же легенда, что и в еврипидовском «Ипполите», но в сниженном ключе. Кормилица произносит риторический монолог в стоическом духе (195):

Эти напыщенные аргументы еще сильнее оттеняются отвратительными риторическими описаниями кошмарных сцен. Вот отрывок из речи посланца, рассказывающего о смерти невинного Ипполита (1093 и далее):

Наконец, расчлененные и окровавленные останки Ипполита приносят на сцену, и вождь хора дает указания, как их собрать вместе.

Риббек называет ужасающую трагедию «Фиест» «повествованием о сердце самого римского народа». С чудовищной подробностью в ней описывается не только убийство детей Фиеста, но и их расчленение и приготовление из них обеда для ничего не подозревающего отца. Нет никакого смысла приводить цитаты из этой безвкусной и отталкивающей пьесы. Однако то же самое характерно и для всех этих трагедий. Например, в «Безумном Геркулесе» герой убивает своих детей на глазах аудитории. В «Эдипе» Иокаста, мать и жена Эдипа, закалывается на сцене, а посланец с ужасающим реализмом рассказывает, как Эдип вырвал себе глаза своими же руками; точно так же в другой пьесе он рассказывает о мучениях и агонии Геркулеса.

Мрачные кошмары этих драм еще сильнее оттеняются яркими описаниями магических и некромантических церемоний, а также диких мест, населенных призраками. Герои Сенеки выбирают эти места для своих кровожадных преступлений – например, в такой зачарованной долине Атрей убивает сыновей Фиеста.

В целом ясно, что автор этих драм целенаправленно пользовался такими приемами, чтобы пощекотать трепещущие нервы читателей и зрителей, доведя их до состояния безумного возбуждения, и наиболее полно удовлетворить их стремление к жестоким и возбуждающим впечатлениям. И поэтому тем более странно встретить посреди этих эффектов и ужасов длинные риторические монологи в духе стоиков. Однако эти пьесы, несмотря на их отталкивающее содержание, возможно, являются верным отражением духовных исканий времен Нерона, так как, согласно Тациту и Светонию, та эпоха видела как низменную и отвратительную чувственность богатых выскочек, так и искренние попытки благородных душ найти новую гуманность и новую религию. Стоицизм обеспечивал философскую поддержку этим усилиям, рациональную основу, в которой они нуждались. Пышная и эмоциональная риторика, в которую автор этих пьес облек стоические идеи, безвкусна и примитивна, однако в ней иногда проскальзывают глубокие и благородные мысли, подобно жемчугу в куче зловонной грязи. Однако рассуждения на эту тему выходят за рамки нашего труда.

Под именем Сенеки до нас дошла и другая драма, совершенно иного рода – «Октавия». Ее тема – несчастная жизнь и смерть Октавии, против своей воли ставшей женой Нерона. В сущности, это то, что в наши дни называется исторической пьесой, хотя ради решения художественных задач факты в ней сжаты, но сами по себе они вполне соответствуют реальности. Сюжет пьесы принадлежит к жанру любовной драмы: благородная Октавия в юности против своей воли была выдана замуж за жестокого Нерона, который затем дал ей развод, чтобы жениться на ее красивой фрейлине Поппее Сабине; негодующий народ восстает, но терпит поражение; сама Октавия, нисколько не повинная в бунте, тем не менее, сослана на пустынный остров, где убита.

Действие развивается быстро, и автор с немалым мастерством держит зрителей в напряжении. Но, что довольно странно, поэт пренебрег отличными возможностями, которые сами напрашивались, – например, он не изобразил встречу двух женщин или сопротивление Нерону со стороны его бывшей жены. Кроме того, образ Октавии представлен почти так же, как ее описывал Тацит: она играет пассивную роль невинной и страдающей женщины, совсем не драматическую фигуру – и вся ее длинная роль состоит в одной долгой жалобе на свою злосчастную судьбу и на жестокость Нерона. Истинный драматург сделал бы из этого материала великое произведение, пользуясь напрашивающимися разительными контрастами: чувственный тиран Нерон – невинная страдалица Октавия, без всякого повода обреченная на ссылку и смерть; Сенека, благородный философ, советующий своему бывшему воспитаннику и ученику проявить разумную умеренность и уважение к брачным узам, – привлекательная и порочная Поппея, своей красотой покоряющая слабого и жалкого Нерона; негодующий народ, встающий на защиту Октавии; и, наконец, жестокая расправа с восставшим народом, отчаяние Октавии, ее прощание с миром и мольба об облегчении в виде смерти (отчаяние Октавии – один из элементов, который, согласно Шопенгауэру, необходим для настоящей трагедии). Из этого получилась бы великолепная драма. Однако поэт (кто бы он ни был) из этого сюжета сделал всего-навсего драматическую поэму для чтения, а не для постановки: все ее эффекты тонут (как и эффекты в других драмах Сенеки) в потоках лирики и риторики. Но в «Октавии» мы не видим той шокирующей безвкусицы, тех ужасающих кошмаров, которые омрачают упомянутые выше трагедии.