Е Курганов - Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века

— Что же тут удивительного: портреты он делает днем… [77, с. 177.]

Одна престарелая вдова, любя Кульковского, оставила ему после смерти свою богатую деревню. Но молодая племянница этой госпожи начала с ним спор за такой подарок, не по праву ему доставшийся.

— Государь мой! — сказала она ему в суде, — вам досталась эта деревня за очень дешевую цену!

Кульковский отвечал ей:

— Сударыня! Если угодно, я вам ее с удовольствием уступлю за ту же самую цену. [77, с. 177.]

Один подьячий сказал Кульковскому, что соперница его перенесла свое дело в другой приказ.

— Пусть переносит хоть в ад, — отвечал он, — мой поверенный за деньги и туда за ним пойдет! [77, с. 177.]

Профессор элоквенции Василий Кириллович Тредиаковский также показывал свои стихи Кульковскому. Однажды он поймал его во дворце и, от скуки, предложил прочесть целую песнь из одной «Тилемахиды».

— Которые тебе, Кульковский, из стихов больше нравятся? — спросил он, окончив чтение.

— Те, которых ты еще не читал! — отвечал Кульковский. [77, с. 179.]

Кульковский ухаживал за пригожей и миловидной девицею. Однажды, в разговорах, сказала она ему, что хочет знать ту особу, которую он более всего любит. Кульковский долго отговаривался и наконец, в удовлетворение ее любопытства, обещал прислать ей портрет той особы. Утром получила она от Кульковского сверток с небольшим зеркалом и, поглядевшись, узнала его любовь к ней. [77, с. 180.]

Однажды Бирон спросил Кульковского:

— Что думают обо мне россияне?

— Вас, Ваша Светлость, — отвечал он, — одни считают Богом, другие сатаною и никто — человеком. [77, с. 183.]

Прежний сослуживец Кульковского поручик Гладков, сидя на ассамблее с маркизом де ля Шетардием, хвастался ему о своих успехах в обращении с женщинами. Последний, наскучив его самохвальством, встал и, не говоря ни слова, ушел.

Обиженный поручик Гладков, обращаясь к Кульковскому, сказал:

— Я думал, что господин маркиз не глуп, а выходит, что он рта разинуть не умеет.

— Ну и врешь! — сказал Кульковский, — я сам видел, как он во время твоих рассказов раз двадцать зевнул. [77, с. 183–184.]

Другой сослуживец Кульковского был офицер по фамилии Гунд, что с немецкого языка по переводу на русский значит собака. Две очень старые старухи перессорились за него и чуть не подрались.

Кульковский сказал при этом:

— Часто мне случалось видеть, что собаки грызутся за кость, но в первый раз вижу, что кости грызутся за собаку. [77, с. 184.]

Пожилая госпожа, будучи в обществе, уверяла, что ей не более сорока лет от роду. Кульковский, хорошо зная, что ей уже за пятьдесят, сказал:

— Можно ей поверить, потому что она больше десяти лет в этом уверяет. [77, с. 184.]

Известный генерал Д. (А. А. фон Девиц) на восьмидесятом году от роду женился на молоденькой и прехорошенькой немке из города Риги. Будучи знаком с Кульковским, писал он к нему из этого города о своей женитьбе, прибавляя при этом:

— Конечно, я уже не могу надеяться иметь наследников.

Кульковский ему отвечал:

— Конечно, не можете надеяться, но всегда должны опасаться, что они будут. [77, с. 185.]

Сам Кульковский часто посещал одну вдову, к которой ходил и один из его приятелей, лишившийся ноги под Очаковом, а потому имевший вместо нее деревяшку.

Когда вдова показалась с плодом, то Кульковский сказал приятелю:

— Смотри, братец, ежели ребенок родится с деревяшкою, то я тебе и другую ногу перешибу. [77, с. 185.]

Двух кокеток, между собою поссорившихся, спросил Кульковский:

— О чем вы бранитесь?

— О честности, — отвечали оне.

— Жаль, что вы взбесились из-за того, чего у вас нет, — сказал он. [77, с. 186.]

Кульковский однажды был на загородной прогулке, в веселой компании молоденьких и красивых девиц. Гуляя полем, они увидали молодого козленка.

— Ах, какой миленький козленок! — закричала одна из девиц. — Посмотрите, Кульковский, у него еще и рогов нет.

— Потому что он еще не женат, — подхватил Кульковский. [77, с. 186.]

Красивая собою и очень веселая девица, разговаривая с Кульковским, между прочим смеялась над многоженством, позволенным магометанам.

— Они бы, сударыня, конечно, с радостью согласились иметь по одной жене, если бы все женщины были такие, как вы, — сказал ей Кульковский. [77, с. 187.]

При всей красоте своей и миловидности девица эта была очень худощава, поэтому и спрашивали Кульковского:

— Что привязало его к такой сухопарой и разве не мог он найти пополнее?

— Это правда, она худощава, — отвечал он, — но ведь от этого я ближе к ее сердцу и тем короче туда дорога. [77, с. 188.]

Молодая и хорошенькая собою дама на бале у герцога Бирона сказала во время разговоров о дамских нарядах:

— Нынче все стало так дорого, что скоро нам придется ходить нагими.

— Ах, сударыня! — подхватил Кульковский, — это было бы самым лучшим нарядом. [77, с. 186.]

На параде, во время смотра войск, при бывшей тесноте, мошенник, поместившись за Кульковским, отрезал пуговицы с его кафтана. Кульковский, заметив это и улучив время, отрезал у вора ухо.

Вор закричал:

— Мое ухо.

А Кульковский:

— Мои пуговицы!

— На! На! вот твои пуговицы!

— Вот и твое ухо! [77, с. 190.]

Герцог Бирон послал однажды Кульковского быть вместо себя восприемником от купели сына одного камер-лакея. Кульковский исполнил это в точности, но когда докладывал о том Бирону, то сей, будучи чем-то недоволен, назвал его ослом.

— Не знаю, похож ли я на осла, — сказал Кульковский, — но знаю, что в этом случае я совершенно представлял вашу особу. [77, с. 191.]

В то время когда Кульковский состоял при Бироне, почти все служебные должности, особенно же медицинские, вверялись только иностранцам, весьма часто вовсе не искусным.

Осмеивая этот обычай, Кульковский однажды сказал своему пуделю:

— Неудача нам с тобой, мой Аспид: родись ты только за морем, быть бы тебе у нас коли не архиатером (главным врачом), то, верно, фельдмедикусом (главный врач при армии в походе). [77, с. 144.]

Старик Кульковский, уже незадолго до кончины, пришел однажды рано утром к одной из молодых и очень пригожих оперных певиц.

Узнав о приходе Кульковского, она поспешила встать с постели, накинуть пеньюар и выйти к нему.

— Вы видите, — сказала она, — для вас встают с постели.

— Да, — отвечал Кульковский вздыхая, — но уже не для меня делают противное. [77, с. 144.]

На экземпляре старинной книжки: «Честный человек и плут. Переведено с французского. СПб., 1762» записано покойным А. М. Евреиновым следующее: «Сумароков, сидя в книжной лавке, видит человека, пришедшего покупать эту книгу, и спрашивает: «От кого?» Тот отвечает, что его господин Афанасий Григорьевич Шишкин послал его купить оную. Сумароков говорит слуге: «Разорви эту книгу и отнеси Честного человека к свату твоего брата Якову Матвеевичу Евреинову, а Плута — своему господину вручи». [6, стлб. 0197.]