Софья Короленко - Книга об отце

"...Многие губернаторы были до такой степени ошеломлены объявлением конституции, что не решились сразу опубликовать указ. Так было и в Полтаве. Опубликование манифеста запоздало дня на три..." (Короленко В. Г. Земли, земли! - "Голос минувшего", 1922, № 2, стр. 135.).

Эти дни тесно связали жизнь Короленко с жизнью Полтавы. Порой в вопросах политической практики он оставался совершенно одиноким, но и во времена реакции, и во времена революционного подъема не переставал руководствоваться чувством любви к человеку.

Эта любовь рождала его сильнейший гнев против условий, вызывающих страдание, гибель и вымирание людей, - были ли это погромные призывы черносотенной прессы, преследования иноверцев церковью, или смертная казнь, как орудие политической борьбы. Справедливость по отношению к человеку, к какой бы группе и классу он ни принадлежал, Короленко считал обязательной, и с этой точки зрения 1905 год, который он встретил в полном расцвете сил, и последние годы его жизни - 1917-1921 -проникнуты одними и теми же взглядами.

Когда вслед за манифестом 17 октября по стране прокатилась волна погромов и, нарастая, грозила затопить и Полтаву, отец все силы отдал борьбе с нею.

В адресе, присланном Короленко в последний год его жизни, одна из полтавских еврейских организаций писала: "Большинство чествующих нашего юбиляра обязано своей жизнью ему..." Это, конечно, преувеличение, но вполне искреннее. Многие горожане считали факт, что в Полтаве не было погрома, связанным с именем Короленко. {159} Отец рассказал о событиях этих дней в письме к Н. Ф. Анненскому 4 ноября 1905 года:

"Я теперь так же чуток к вопросам высшей политики и ее разветвлений, как может быть чуток к отголоскам симфоний человек, стоящий среди грохочущего по мостовой обоза. С самого "манифеста" мне приходится здесь заниматься азбукой, состоящей из нескольких букв. "Не надо погрома, убийств, грабежей".

"Свобода - дело необходимое и полезное". Вот что мне приходится долбить и долбить на собраниях и печатно. В первый же день после манифеста кучка молодежи ворвалась в открытые уже (для выпуска политических) ворота тюрьмы. Произошло побоище, начинался погром. Я потребовал у губернатора, чтобы меня впустили в тюрьму, где, как говорили, много убитых и раненых. Меня впустили, я обошел всюду, раненых нашел только одного и, выйдя, ходил по площади и рассказывал, что видел. На площади избито и ранено несколько десятков... Затем начались митинги около театра (по несколько] тысяч). Так как главный контингент слушателей были отлично, хотя и наскоро, сорганизованные соц[иал]-демократами ж[елезно]дор[ожные] рабочие,- то все ораторы чувствовали себя в своей тарелке. Тут были и крики "долой царя", и "царская псарня", и предложение многотысячной толпе разграбить оружейные магазины и т. д., и т. д. Все это слушали горожане,- и темная масса приходила в бешенство. Выступили на сцену хулиганы.

Сорганизована "манифестация", и к концу дня, в сумерках, почти на моих глазах, кинулись "бить жидов"... Город спасен жел[езно]дорожной рабочей охраной, которая вела себя замечательно. На другой день с утра я и несколько гласных провели неск[олько] часов на базаре. Одно время (часа два) я был почти один, если не считать несколько малоизвестных людей: гласные ушли на экст[ренное] заседание, {160} рабочие на свое собрание с приезжими делегатами. Этих 2-3 часов я никогда не забуду. Вначале мне, с одним еще гласным, удалось прекратить попытку избить юношу-еврея,- под конец я чувствовал, что скоро изобьют меня. Вечером многотысячная опять толпа собралась у театра, причем на балконе, откуда недавно говорилось о республике, теперь рядом со мной и двумя товарищами стояли черносотенцы, а снизу по нашему адресу несся рев и возражения. К счастию (на этот раз) один из черносотенных ораторов диким возгласом вызвал панику, началась давка, крики...Мне и товарищам удалось это успокоить, и наше влияние возросло.

Но главный мотив успокоения - было заявление, что манифест не отменяет монархию, а только на место монархии чиновничьей вводит монархию народоправную. Кончилось благополучно. Между хулиганством и темной массой образовалась трещина, которую мы теперь стараемся всячески углубить и расширить. Несколько дней я и кружок деятельных людей из гласных и частных лиц метались между базарами и губернатором (последний, после некоторого инстинктивного сопротивления,- пошел все-таки навстречу нашим требованиям) . Теперь город успокаивается" (ОРБЛ, Кор./II, папка № 1, ед. хр. 13.).

Помню настроение паники, охватившее город в ожидании надвигавшихся событий. Когда по вечерам, полная впечатлений, полученных на улицах и в знакомых еврейских семьях, я возвращалась домой, меня всегда удивляла царившая у нас атмосфера покоя. Еврейские погромы в этот период соединялись с погромами интеллигенции, и, конечно, общая опасность грозила отцу в первую очередь. После дня, проведенного на площадях, среди черносотенцев, когда требовалось отчаянное напряжение чтобы справляться с поднимавшимся {161} погромным настроением, он приходил домой, и мы видели его за книгой или пасьянсом спокойного и даже веселого. Но раз вечером на мой тревожный вопрос он ответил:

- Если завтрашний день пройдет спокойно, то погрома не будет.

На другой день он с утра ушел на базар. Здесь кипели темные слухи и толки. Говорили об убийствах христиан, то пропадал без вести казак, то мальчик, сообщалось о ритуальных убийствах. Отец боролся с этими слухами в печати, выпуская листки от своего имени, которые, несмотря на забастовку, согласились набирать типографские рабочие. Кроме того, на площадях и базарах, смешавшись с толпой, он старался и словом противодействовать черносотенной агитации.

В день наибольшего напряжения мы с сестрой видели его в гуще кричащей толпы. Казалось, еще миг - И он будет растерзан. С отцом была группа гласных. Один из них подошел к нам и просил уйти, сказав:

- Мы Владимира Галактионовича защитим!

Он был так же безоружен, как и отец, и, конечно, все они погибли бы вместе. Издали мы видели бледное, взволнованное лицо Короленко и слышали голос, который вносил успокоение в шум базарной толпы. Его прозвали "сивая шапка", и потом, на митингах перед театром, нередко раздавалось требование, чтобы он говорил в бурные моменты столкновений.

Газета "Полтавщина", с 15 октября 1905 года приобретенная кружком, близким отцу, играла большую роль в октябрьские дни. Она получила широкое распространение и в тысячах экземпляров публиковала статьи и обращения Короленко.

"Однажды в редакцию,- пишет отец,- явилась группа крестьян с просьбой напечатать постановление одного сельского схода, в котором излагались взгляды крестьян на земельный вопрос. {162} Тут говорилось о необходимости распределить между малоземельными крестьянами земли удельные, казенные, монастырские и помещичьи...