Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

- Не скули! Не подобает! - оживился парень, глядя в глаза зверю. Бог терпел и нам велел... Какой ты веры, не ведаю, но и ты - божья тварь. Да и такой же, как и я, бобыль - непашеный, безземельный...

Медведь положил морду на землю, выпустил когти... сверкнули влажные белки.

- Так-то, милый! - вздохнул молодец, напрягая могучие мускулы. Пошто нас мать родила, не видавши дня прекрасного! На посмех людям пустила по миру!

Медведь медленно поднялся, стал на задние лапы, замер.

- Ага, слушаешь! Так вот... Живем мы с тобой, яко святые... Во узах, во тисках, в подвижничестве... Владыка наш, боярин Колычев, сатане в дядьки записался.

Медведь заревел, грузно подался вперед. Тяжелым, едким духом пахнуло от него.

- Ты, идол! - попятился парень. - Сожрать меня восхотел? Э-эх, кабы на воле, сошлись бы мы... Загрызешь - тому так и быть; побит будешь шкуру с тебя сдеру...

Часто моргая глазками и раздувая ноздри, медведь рвался вперед. Цепь натянулась, вот-вот лопнет. Зверь принялся быстро ходить справа налево и обратно, косясь одним глазом на парня.

Скрипнул тяжелый засов, раздались голоса, двери распахнулись. Окруженный челядью, в сарай вошел сам владелец богоявленской вотчины невысокого роста, тучный, бородатый, с курчавой седеющей головой. Одет в зеленую рубаху, опоясанную ремнем. С виду скорее прасол, нежели человек знатного рода, богатый вотчинник. По всей округе прославился он своею скупостью. Позади холоп с ведром и плетями подкрался к кадушке, врытой в землю, и быстро вылил в нее мурцовку - смесь воды, хлеба, лука и отрубей. Медведь принялся жадно лакать.

Колычев с любопытством следил за ним.

- Заколите барана утресь. Пускай попирует. - Колычев осмотрел всех с самодовольной улыбкой.

Обернувшись к парню, плюнул в него. Вытаращил глаза, сказал тихо, с злой усмешкой:

- Добро быть законником! Не так ли?

- Тяжко, государь-батюшка, на цепи сидеть! Пусти на меня медведя! Дозволь учинить с ним бой, потешить тебя, добрый боярин, с супругою твоею пресветлою... Лучше сгину в том бою, нежели томиться в неволе!

Колычев круто повернулся и, сердито стуча посохом, пошел из сарая. Снова заскрипел засов.

Андрейка видел в щель, как медленно, в хмуром раздумьи, уходил на усадьбу впереди своей челяди боярин Колычев.

Широкая сосновая просека ведет к боярским хоромам в два житья*. Они обширны, бревенчаты, с башнями и многими лесенками. Узкие слюдяные окна открыты, видны ковры внутри, на стенах. Извне, по бокам окон, раскрашенные светлой зеленью резные столбики, а над окнами - "петушиная резьба". Крыши, высокие, покатые, обложены дерном для предохранения от пожара. Невысокая ограда с громадными воротами вокруг хором. У ворот - сторож с дубинкой.

_______________

* Два этажа. (Здесь и далее - прим. авт.).

Никита Борисыч родовит и знатен. Прославившийся на Студеном море своей праведной жизнью инок Филипп - колычевского же рода.

Отогнав посохом зубастых псов, помолившись на икону, врубленную в ворота, Колычев проследовал к дому. На пороге опять помолился. А в постельной горнице и того больше. Сел на скамью и молвил:

- Агриппина, псы и те учуяли, чем подуло из Москвы...

Жена кротко взглянула на него, но сказать ничего не осмелилась. Когда боярин не в духе, всякое слово не по нем. Что ни скажешь - все не так. Она знает, что ему хочется, чтобы она отозвалась на его речь. Но нет! Поддаваться не след.

В страхе съежилась Агриппина. Маленькая, худенькая, в зеленом шелковом с серебряной каймой летнике, в крохотном бисерном кокошнике, она выглядела совсем девочкой. Густо нарумяненные, по обычаю, щеки казались полнее, чем были на самом деле. Она опустила ресницы, боясь взглянуть в лицо мужа.

- Чего же ты? Каши, что ли, в рот набила? Чего молчишь? Ай не слышишь? Кто виноват?

Агриппина вздохнула.

- Милостивый батюшка! Уволь! Мне ли мудрить?

- Уж не забыла ли ты московского щеголя?

Колычев некоторое время смотрел на нее подозрительно. Потом самодовольно улыбнулся. Никакого лукавства в ее лице он не подметил.

- Такой случай поймет и баба, - ухмыльнулся Колычев, отвалившись к стене и широко расставив ноги. - Царем-государем, - бог с ним, - великая обида учинилась на Руси. В каждой царской грамоте видим мы свое боярское посрамленье. Всех валит в одно: и бояр, и дворян, и детей боярских, и попов, и посадских людей, и пашенных мужиков - "черный люд"... "Ко всем без отмены, чей кто ни буди"... Как то понять? Требует царь, дабы все мы в дружбе жили, "меж собой совестясь, все за один"... Как же это так? Стало быть, боярин и пашенный мужик вместе выбирать себе судей станут? Гоже ли то? А? Скажи на милость! Не обидно ли?

Для Агриппины не было ничего мучительнее, чем эти вопросы. Как ответить, когда и в самом деле она ничего не понимает в царских грамотах? Да и бояре-то плохо разбираются, что к чему. Запутались!

- Стало быть, Иван Васильевич по-божьему чинит сие управство? Стало быть, холоп, мужик и вотчинный владыка, князь либо боярин, - одно и то ж? Так, што ли? Ну, отвечай! Чего же ты? О чем думаешь?

- Батюшка ты мой, государь родимый! Бабий ум короток, где ж нам? плачущим голосом взмолилась Агриппина.

- Еретики! Лихо вам! Лихо вам! Не быть по-вашему! - крикнул Колычев, погрозив кулаком в окно.

Лицо его раскраснелось, глаза позеленели, голову он втянул в плечи, как рассерженный филин.

- Наша власть на молитве да на воинском дородстве возмужала. Попробуй, побори ее... Я здесь хозяин, - прохрипел Никита Борисыч. - Мы! А писака некий царю челобитную подал... "вельможи-де не от коих своих трудов довольствуются. Вначале же потребны суть ратаеве*. От их бо трудов едим хлеб". Слышь, что ль? Пересветов Ивашка сунул царю противу бояр челобитную! Все учат царя, а он слушает. Не к добру то. Бобыля все одно живым я из овина не выпущу... Вон князь Данила расковал такого-то... а он в Москву, со словом на своего же господина. Худо пришлось Даниле... Объярмили боярина. Тяглом объярмили в цареву казну. Чего молчишь? Аль онемела?

_______________

* Р а т а е в е - крестьяне.

Агриппина была женщиной чувствительной, любила поплакать. Это выручало.

По щекам ее поползли слезы. Она уже пролила тайком от мужа не одну слезу, только не о парне, посаженном в сарае на цепь, а о том красивом молодце, который только что уехал из вотчины опять в Москву. Он такой смелый, такой сильный и ласковый. Как же тут не поплакать?

- Чего ревешь? Почто жена, коли с мужем не советует? С женою доброю, советливою пригоже сходиться. Ни яства, ни пития, ни греха ради пришел к тебе. Доброй беседы ради.

В ответ на такое решительное требование Агриппина тихо проговорила:

- Не ведаю, батюшка, ничего, и не слыхивала, и не знаю, токмо от тебя одного и жду поучения, государь Никита Борисыч...

Колычев, подумав, опять остался доволен смиренным ответом жены, поднялся со скамьи, помолился на икону, поклонился, сказав: "Надо бы кончить и с этим лаптем. Пойду!"