Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Однажды Андрей увидел несколько готовых к отплытию кораблей, к которым с песнями, с веселыми криками отчалило от берега в лодках множество вооруженных копьями и мушкетами людей. Одеты они были пестро, не похоже на тех воинов, которых приходилось обычно видеть на улицах.

Алехин шепнул Андрею:

- Королевские корсары... Атаман их, Джон Гаукинс, запугал гишпанцев... Смельчак!

- Стало быть, гишпанцы худо бьются?

- Гишпанцы храбрые, да Гаукинс храбрее их. Многие гишпанские корабли он захватил и добычу богатую королеве привез... Как вихрь, носится он по морям и океанам...

Гаукинс стоял на берегу в темно-зеленом плаще, накинутом на черный бархатный камзол. Под плащом к поясу прицеплена была длинная тонкая шпага. У колен, под короткими клетчатыми желтыми шароварами, на правой ноге подвязка, окаймляющая чулок, украшенная большим бантом. На нарядных башмаках сверкали большие золоченые бляхи. У него было суровое, мужественное лицо человека решительного, отважного морехода.

Андрей сосчитал, сколько оружия свезли с берега на корабли: сорок луков, сто колчанов со стрелами, сто пятьдесят пик и сотню малых лат. При виде погружаемых на паромы пушек малых, чисто сделанных, Андрей едва не бросился к месту погрузки, чтобы осмотреть их, но Алехин испуганно вцепился в него:

- Стой!.. В кандалы захотел? Нельзя!

Алехин объяснил Чохову, что его могут посчитать соглядатаем и тогда плохо ему будет.

На воде словно город: куда ни глянешь, везде корабли, баркасы, плоты... Целый лес мачт. На берегу суета сует. Матросы, плотовщики, бурлаки, носильщики шныряют между наваленных кучами мешков, высокими штабелями ящиков... Крик, ругань, резкие, пронзительные сигнальные рожки.

В этот день долго бродили Андрей с Алехиным.

- И тут попы порицают королевскую власть... Как и у нас, ревут они, жалуются на бедность... и вино пьют в изобильи... и враждуют одни против других... Папские священники латинскую веру навязывают, кальвинисты свою. А королева земли у церквей прибирает к рукам. Свара идет великая.

И шепотом Алехин добавил:

- Болтают матросы, будто в самом дворце королевы - пристанище безбожников... Будто сама королева ничему не верит.

Андрей испуганно взглянул на него:

- Как же это так? Наш государь - богомольный.

- Папа латынский проклял ее...

Андрейка скрытно от взоров людских перекрестился.

- Дай, господи, многи лета государю нашему! Не такой он. Хорошо у нас, в Москве.

Прогуливаясь по берегу Темзы, оба незаметно вошли в Чаринг-Кросс, деревню между Лондоном и Вестминстером, расположенную на самом изгибе в этом месте Темзы.

- Давай-ка присядем, парень, отдохнем да Москву вспомним.

Алехин, бывавший и раньше в Англии, указал рукою на скамью около небольшого здания в стороне от дороги.

- Сядем вот здесь. У охотничьей избы, что королус Генрих построил на память о своей женитьбе на Анне Болейн, которую потом он же и казнил.

Алехин рассказал Андрею о лютой борьбе, какую вел Генрих VIII с римским папой и императором германским.

- Всех, не желавших признавать короля в достоинстве главы церкви аглицкой, повелевал он вешать. Многие духовные претерпели сие несчастие, между которыми главнейший был Томас Морус, государственный канцлер. Его обвиняли в измене родине, в союзе с папой. Папу король объявил государственным неприятелем. Томас Морус, человек весьма ученый, умер шутя. Как приблизился он к лобному месту, то сам положил голову на плаху и, приметя, что длинная борода его свесилась, он попросил палача прибрать бороду, чтобы она осталась невредимою. "Какая тому причина, - спросил его палач, - ты заботишься о бороде, тогда как тебе сейчас отрубят голову?" "Мне нет в том нужды, - ответил ему Морус, - но ты должен так сделать, чтобы не обвинили тебя, как неразумеющего своего ремесла, ибо тебе велели отрубить мне голову, а не бороду".

Андрей ужаснулся, выслушав повествование Алехина.

- Может ли то быть, чтобы и здесь казнили людей? - сказал он.

- Король Генрих и дочь его королева Мария много сгубили людей за измену и за веру... При королеве Марии токмо о кострах да виселицах и говорили и прозвали ее "Кровавой".

- Чего же ради государя нашего, батюшку Ивана Васильевича, соромят в чужих землях, называя его сыроядцем, душегубом? - воскликнул удивленно Андрей. - И тут, стало быть, без пролития крови не живут...

- Нет такого государства, где бы не проливалась кровь за измену и воровство... - ответил Алехин.

После этого оба некоторое время сидели в молчаливой задумчивости.

- Эхма! - с великой тоской на лице вздохнул Андрей. - Хорошо тут. Много чудес всяких. Но далеко мы заехали. На Кремль теперь хоть бы разок глянуть... на Москву-реку... Не знал я, што тосковать буду.

- Што ж ты! Аль раскаиваешься?

Трудно было ответить на этот вопрос. И любопытство-то разбирало хотелось побольше увидеть и узнать всего. Очень приятно сознавать, что ты побывал в чужих краях, много видел нового, о чем в Москве и понятия не имеют, но и мысли о Москве, об Охиме, о Пушечном дворе не покидают ни на минуту.

Оживился парень вновь, только когда подошли к знаменитому "Бесподобному дому" с удивительным подъемным мостом. Андрей с любопытством стал рассматривать мост. Мудреное дело: площадка на середине моста поднимается для прохода кораблей в лондонскую гавань Квинхайт. И дом-то построен, как говорят, в голландской земле. В Лондон привезен, будто бы, частями и здесь собран; и крепили его деревянными гвоздями... Любопытно очень! Рассказать будет о чем в Москве, но тут же опять невольно приходят на память маленькие бревенчатые мосты близ Пушечного двора. Так бы, кажется, и улетел туда.

- Што же ты задумался? Отвечай.

Андрей посмотрел на Алехина с растерянной улыбкой.

- Не жалею я, што батюшки государя волю исполняю, токмо чудно мне... Не знаю, как и ответить.

Алехин вздохнул.

- А я бы и не вернулся, пожалуй... Так бы здесь и остался... Опоганили Русь царские приспешники... Малюта, Басманов, Васька Грязной... штоб им пусто было. Бр-р-р. Тьфу!

Алехин сердито замотал головой и с сердцем сплюнул.

- А государя батюшку Ивана Васильевича любишь ли? - спросил, едва дыша от волнения, Андрей.

- Люблю батюшку государя, как бы отца родного... Мудрый он. И родину люблю... А посему никогда и не покину ее.

- Когда так - не хули и его слуг. Коли он мудрый, стало быть, они ему надобны, не всуе он их держит и холит, а для пользы. Василь Григорьич плохой человек, и обиды многие претерпел я от него, да токмо бог с ним. Лишь бы царю верно служил.

- То-то и оно, што кривдою он служит. Воры они с братом и лгуны.

- Бог правду видит, да не скоро скажет. Я так думаю, худо им будет, накажет их бог. Как ни хитри, а правды не перехитришь. Мы свое дело должны без кривды делать.