Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)

Царевич Иван, робко сутулясь, тихо ответил:

- Играю...

Ивану Васильевичу показался царевич таким беспомощным, несчастным. Он встал, подошел к сыну, поцеловал его в голову:

- Иди! - тяжело вздохнув, махнул он рукой. - Не обижайся на отца. Правду говорю. Добра желаю и вам и царству моему! Дорожи воинством. Умерь свою гордыню. Помни свою матушку, моего ангела, Анастасию!

X

То, о чем Борис Годунов поведал Андрею Чохову, было встречено Охимою слезами и причитаниями.

Андрей нахмурился:

- Полно уж тебе! Вот какая ты стала! - Митрий, не гляди на мать... Я и тебя с собой возьму, обвыкнуть тебе надобно в службе, чтоб и ты был у государя в милости да чтоб не держался вечно за юбку матери.

Слова Андрея еще более усилили скорбь Охимы.

- Охимушка! Постыдись сына! Уж будто бы тебя жизнь не научила терпению? За терпенье бог даст спасенье. На такое дело плакаться, токмо бога гневить, - не на гульбу еду, а на государево дело.

- Слышала я это!.. Терпенья уж не хватает. Государево дело не переделаешь... Когда жить-то будем?

- Глупая! Да разве это не жизнь?! На Студёное море государь-батюшка меня посылает. Пристанище там большое строят. А я наряд - пушки буду ставить, чтоб вороги к тому пристанищу не подходили. И парнишку мне позволили с собою взять... Надо радоваться тому, а ты ревешь. Не бойсь! Уж не раз я и под святыми леживал, да жив!.. В Иван-городе в те поры едва не сгиб, да вот видишь... Чему быть - того не миновать... А к дорогам, матушка, к нашим я пообвык. И не один я поеду, а несколько сот туда воинских людей едет.

- Так-то оно так! А я все сиди и жди, да около печки возись...

- Милая моя Охимушка! Ты ли это? Цветик мой аленький! Неужели и ты теперь будешь ныть?! Не узнаю я тебя... До сих пор ты бодрость не теряла. Неужели же теперь с ней расстанешься?!

Спокойные, ласковые слова благотворно подействовали на Охиму. Она перестала плакать. Андрей подошел к ней, поцеловал.

- Всякому свое счастье, Охимушка! Роптать да завистничать, - стало быть, в сторонке от жизни быть. Есть люди, которые до смерти дома сидмя сидят и ничего не видели, и ничего не знают... По-моему, это несчастные люди. А я, слава богу, побродил по бел-свету! Много всего видел и божий мир почитаю по-настоящему. Велик он, а мы в замкнутости ничтожны, мелки. Смирись, Охимушка! Не в спанье и не в лежании человек божиим созданием является. Вот и сын наш Митрий Андреевич должен познать мир божий, и не в норе его познавать, а в морях, пустынях, в бурях и страстях небесных.

Беседа кончилась тем, что Охима стала усердно собирать в дорогу мужа и сына.

А через двое суток они уже тронулись с воинским караваном в путь.

Миновали Троицкую Лавру, Александрову слободу, Переяславль-Залесский, Ростов, Ярославль и, наконец, приблизились в Вологде. Дорога всё время шла лесами, большею частью хвойными. Гигантские сосны в проселках закрывали небо. Красноватый сумрак окружал повозки. Дубы, березы, ольха тоже попадались на пути.

В Вологду приехали утром на рассвете.

День обещал быть сереньким, холодным. Ветерок, налетая со стороны реки, поднимал пыль.

При первом взгляде на город, Андрей думал, что это село. Он снял шапку и помолился на видневшуюся вблизи церковь. То же сделал и его сын.

В утренней тишине загудели вологодские колокола, встречая московский караван, о прибытии которого были заранее уведомлены городские власти.

Проезжая по городу, Андрей обратил внимание на множество каменщиков, складывавших высокие каменные стены, и землекопов, рывших около стен глубокие рвы.

Крыши бревенчатых домов, разбросанных в беспорядке по берегам реки Вологды, были, как и в Москве, деревянные.

Ночевать Андрея с сыном позвали монахи к себе в монастырь. При свете огонька плошки с горящим маслом иноки полушепотом рассказывали о посещении Вологды царем Иваном Васильевичем. О том, как он велел воздвигнуть каменные стены в городе и церковь "Усекновения главы Иоанна Предтечи" в честь дня своего "ангела".

Три раза побывал царь Иван Васильевич в Вологде. Он же велел построить и церковь святого Феодора Стратилата в честь дня "ангела" царевича Федора. Монахи рассказали о каких-то глубоких подземных палатах, которые царь будто бы предназначал для хранения казны и царских драгоценностей.

- Сам батюшка государь по ночам ходил со своими телохранителями в те места. При свете фонаря он смотрел, как мужики и стрельцы рыли подземелье... Болтал народ, будто задумал государь престольный град перевести из Москвы в Вологду, будто хочет он оградить свой престол от нападений крымцев. К тому и стены те ныне возводят... И впрямь - крымские ханы не дают Москве покоя. А Вологда стоит подале, да и лесов много по дорогам к ней... Уж и не ведаем, - так ли то, что в Вологде царь будет жить... Боязно! Не слыхали ли вы, добрые люди, чего? Может ли то быть? Нам бы того не хотелось...

Говоря это полушепотом и поминутно озираясь по сторонам, монахи испуганно тряслись; лица их, напряженно вытянутые, в свете тусклого огонька были желты, казались восковыми. Монахи подставили ладони, чтобы лучше слышать, что ответит Андрей.

- Одному господу богу известно, что и как решит государь. Не наше то дело, - уклончиво ответил он, - но думается мне: ни на какой город не променяет батюшка Иван Васильевич свою древнюю столицу. Быть того не может. Москву жгли, разоряли, но она всё же останется на веки вечные Москвой, матерью всех городов. Вот что я вам, святые отцы, могу молвить на ваши слова... А коли государь изъявил желание укрепить да обогатить Вологду, то к тому есть иная причина, как думается мне, - малому, простому человеку. Ваш город божьей милостью поставлен на великом, славном пути к Студёному морю, а это знак! Стало быть, и тут и торг большущий будет, не как ныне... и всяческая благодать осенит ваши посады, ваши храмы, ваши гостиные дворы.

Монахи, успокоенные, довольные ответом Андрея, перастали его расспрашивать.

Рано утро московский караван снова тронулся в путь. Воздух огласили рожки стрелецких десятников и голоса начальных людей. Скрип колес, фырканье и ржанье коней - весь этот шум поднял на ноги население Вологды. Опять загудели колокола и умолкли, лишь когда московские гости совсем скрылись из глаз.

Вологодские жители - тихие богомольцы, кроткие обыватели, честные посадские миряне - уже попривыкли к наездам разных людей и из многих мест, немало видели и проезжих чужеземцев; однако настойчивость царя, торопившего воеводу с постройкой крепости и домов для иноземцев, пугала, заставляла задумываться: к добру ли то? Нрав у царя, понаслышке, суровый, непостоянный, не долог час и в опалу попасть.

Стоя у рогатки и провожая взглядом вооруженные толпы стрельцов и работных, даточных людей по пути к Студёному морю, они вздыхали, крестились: "Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его!"