Валентин Костылев - Питирим (Человек и боги - 1)

Когда ярыжки появились и, увидев Василия Пчелку, бросились на него, чтобы арестовать, из толпы вышло двое с пистолетами и ухлопали одного из ярыжек, а другой, сломя голову, и сам убежал.

После этого от губернатора вышло самое строгое распоряжение - во что бы то ни стало изловить Василия Пчелку. Тогда он и совсем куда-то пропал.

Но... "бог не без милости, - говорили ярыжки - попадется, не уйдет".

В конце концов, ярыжки добились своего.

А вышло так: известный всем начальник кабацкой конторы, грешный человек, отец Паисий, хотел как-то раз спрятать во храме некую мзду, полученную им, вопреки уставу, за тайную продажу вина проезжим купцам. И полез он, как всегда, под икону, под "божью матерь скоропослушницу". Полез и отскочил, как ужаленный: чересчур сильный дух вырвался из-за иконы, и живое существо заворочалось. Сел отец Паисий на деревянной приступочке амвона и думает: "Обязательно бес". И взяло его сомнение - не перед концом ли то света? "А может, и впрямь теперь правит Россией не царь, а антихрист?" Пока он раздумывал так, бес выскочил из своего угла под иконой да как хватит медным подсвечником отца Паисия по черепу. Тот, как был со мздою безгрешною в руках, так и остался с нею лежать без памяти у царских врат до прихода в чувство. Но получилось так, что за отцом Паисием давно следил схимонах отец Гавриил, искавший удобного случая обличить келаря в мздоимстве и плотоядии... Гавриил ведь был схимонахом, и обидно было ему всегда видеть веселых, непотребных жонок и вино в келье Паисия. На его стороне: схима, отречение от жизни, от ее радостей, а рядом - разгул и сластолюбие... Красных девиц духу не мог слышать человек, а они на глаза лезли. Не обидно ли? Он хоть и схимонах, а человек...

И вот, когда бес вылетел из храма, - в него вдруг вцепился отец Гавриил, думая, что это Паисий. Поднялся крик, шум невообразимый... А монастырским ярыжкам только этого и надо было... Вылетели, раздувая ноздри, из своих нор, схватили за ворот беса. А он оказался именно тем, кого так долго и бесплодно разыскивали - юродивым Василием Пчелкой. Справиться с ним, конечно, особого труда не представлялось - голодный был старче и обессилел. Скрутили ему руки и торжественно повели в кремль, ожидая получить солидную награду.

И, действительно, губернатор с большой радостью встретил весть о поимке Василия Пчелки. Сам вышел к нему во двор, поздоровался с ним и спросил:

- Ну что, Вася, как поживаешь?

Василий Пчелка ответил:

- Хорошо.

Ржевский весело похлопал его по плечу, а он ему руку укусил, Губернатор вскрикнул от боли, посмотрел на свою руку с двумя синими рубцами и сказал Волынскому:

- Надо выпороть.

А Василий Пчелка со смехом:

- Пори. Все одно, подохнешь. По харе вижу: недолговечен ты!

Ржевский расстроился, плюнул в лицо Пчелке и пошел в свой дом. А Пчелка повел разговор уже с Волынским:

- Я - товарищ Питирима... Позови мне его сюда! Я пожалуюсь на вас, псов, его преосвященству. Он такой же бродяга, как и я, он был против церкви и царя, как и я... Меня сажаете, а его нет... Посадите нас вместе! Я так хочу. А звать его не Питиримом, а Петром. Меня не обманешь. Вместе с ним людей грабили.

У Ивана Михайловича дух захватило от такой Пчелкиной распродерзости. Он мотнул головой и крикнул ярыжникам, чтобы уши заткнули. Они послушались, да не совсем, оставили маленькую скважинку, чтобы было слышно, что будет говорить Василий Пчелка... У этих юродивых бродяг много интересного можно узнать. Хоть и ярыжки, а тоже люди... хочется... Василий Пчелка начал ругать царя и восхвалять царевича Алексея. Волынский дал знак стоящему вблизи барабанщику бить в барабан у самых ушей ярыжек...

XXII

Возвращения Варсонофия из Нижнего с нетерпением ждали в скитах. Всяко думали, всяко гадали. Но больше всего молились. И многие возносили молитвы "ко господу богу - об упокоении души епископа Питирима". Зажженные свечи держали фитилем вниз - верная примета, что человеку, о котором молятся, плохо будет.

Молитва тем и дорога простолюдину, что за себя можно помолиться о хорошем, за врагов - о плохом. И так и этак можно ее вознести. И никто, конечно, того не знает и никогда не узнает, сколько людей и какие молитвы о царе читают, - знай царь Петр всю правду об этом, он и молиться бы "под крепким истязанием" запретил. Тоже ведь понял бы человек, - если так люди молятся, что-нибудь это да означает. Непременно бы запретил. Вот почему вслух-то читаются не все молитвы, а некоторые. Особенно в лесах.

Пришлые - народ легкий и смехотворцы - издевались над богомольцами:

- Этим его не проймешь. Вот если бы попасть в кашевары к епископу скорее бы... господь бог его прибрал.

Но один знающий человек осадил их:

- Не больно-то! Он, милые мои, сначала кашевара заставляет отхлебать, а потом и сам. Его не обманешь.

Бродяги приходили в азарт, начинали каркать:

- Напрасно, божьи старцы, усердствуете, не вернуться вашему отцу Варсонофию. Сидит, поди, хлопотун в колодке, подобно диакону Александру. Не ждите его, светики...

Старцы огрызались:

- Типун вам, безбожники!

Всем было известно, что у ревнителей древлего благочестия нет более преданного, более честного защитника и близкого друга диакону Александру, чем "смиренный во Христе" старец Варсонофий, не убоявшийся и в эти лютые дни отправиться в Нижний Нов-Град хлопотать об освобождении диакона.

Неужели в темницу? Ведь он же повез ответы епископу. Он поклялся старцам скорее голову сложить на плахе, чем хотя бы в одном слове уступить митрофорному палачу... Теперь ведь только и остались два помощника у диакона - Варсонофий и Герасим. И оба в Нижнем гостят.

Повседневно выходили керженские люди на берега реки и далеко спускались вниз по ней, встречая старцев, которые должны были приплыть по Керженцу с Волги. И возвращались каждый раз вновь одни, поникнув головами и скорбно вздыхая... Беспастушное стадо.

А ночью, когда луна усаживалась, пригорюнившись, на макушках сосен, в моленных проливались горючие слезы о многострадальном диаконе Александре. Доведется ли когда-нибудь свидеться?

И вот однажды, когда все были на работах: кто в лесу, кто в поле прибыл долгожданный стружок из Нижнего. Вышли: Варсонофий, Герасим, Демид и Исайя. А того, кого особенно ждали - диакона Александра, - опять не оказалось.

Варсонофий был мрачен, старец Герасим глядел исподлобья, сердито. Демид, как всегда, имел вид беззаботный и даже шутить порывался, вылезая из стружка на берег. Но как всегда, так и теперь дядя Исайя его одернул:

- Буде уж. Сапун. Попридержи язык. Не к месту.

- Как справились? Благополучно ли? - спросил Варсонофия Авраамий.

- Нанялся волк в пастухи - добра уж не жди.

- Что так?

- И слышать не хочет. Куда там!