Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)

- Единственная надежда у Рахили теперь на дружбу, на искреннюю добродетель людей бескорыстных... Хотя я и мало знаю господина Штейна, но верю в силу его чести и личное его благородство. Другой дороги у нее нет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Больших усилий стоило Петру справиться с неприязнью к нижегородским властям. Он выполнил приказ: на следующий день явился к губернатору. Друцкой был в это время в канцелярии и тихо, полушепотом, что-то говорил своему секретарю, низко над ним наклонившись. Два приказных, увидев Петра, многозначительно переглянулись. Губернатор как бы невзначай взглянул на Рыхловского, загадочно протянув: "А-га..." - и сказал отрывисто:

- Идем!

В губернаторском кабинете было просторно и чисто, звонко тикали на стене заморские часы в бронзе. Длинный белый стол. Скамьи.

За окном кремлевский сад, а дальше Волга и леса, леса! Хорошо знакомая и близкая сердцу Петра картина. Какая разница: этот надутый генерал, холодный, неуютный кабинет, предстоящие разговоры - и спокойная, величавая ширь Волги.

Князь сел к столу и некоторое время молчал. Потом громко вздохнул, шумно передвинул под столом ноги и голосом тихим, безразличным спросил:

- О покойном отце вспоминаете?!

Петр вздрогнул. Меньше всего он ожидал услышать напоминание о Филиппе Павловиче.

- Нет, - покраснел он. - Жду ваших распоряжений.

- Однако было бы не лишнее вспомнить вам и о вашем покойном батюшке...

Петр молчал. Губернатор смотрел пристально в лицо Петру и барабанил пальцами по столу.

- Таких честных, преданных дворян, каким был ваш родитель, едва ли еще сыщешь в оной губернии. Вот что. И пригласил я вас, молодой человек, затем, дабы напомнить вам о высоком долге дворянской чести, завещанном вам блаженной памятью вашего отца. Долг сына - наказать убийц. Завтра выступаете вы с ротою солдат бить воров и для ограждения дворянских вотчин от возможной смуты среди инородцев... Об этом было указано вам еще в Санкт-Петербурге высшими чинами. Думается, вы не забыли?

Скучно и удивительно было слушать давно набившие оскомину рассуждения о важности подавления мнимых мятежей и о поимке разбойников. Да и сам губернатор об этом всякий раз говорит как-то холодно, нехотя и неуверенно, - видно, что он и сам не считает нужным посылать отряд в деревню, но под влиянием иных соображений все-таки посылает его.

Петр догадывался, что весь этот поход на язычников и воров был придуман Филиппом Рыхловским исключительно для того, чтобы вызвать его, Петра, в Нижний, охранять Филиппову персону.

Придворные же нашли в этом лучший предлог избавиться от Петра. Посылку его в Нижний ускорило и то, что из Работок в Петербурге лично царицею было получено письмо Шубина, ее бывшего фаворита, который слезно жаловался на разбойников и взывал к Сенату о помощи.

- Чертово Городище, где берложит оная сарынь, сопричислено к Казанской губернии, однако опасность от воров грозит и нам... Некоторые из них уже перешли через Суру, объединились с недовольною мордвою. И что из сего может получиться? Дворяне бегут в город, купцы напуганы, не бывают на торге. Не везут своих товаров. Кто оградит дворянина? Дворянин! Кто спасет купца? Дворянин! Кто защитит священнослужителя? Дворянин! Всегда и везде дворянин! Вот я и жду от вас, что вы, будучи сыном лучшего из дворян нашей губернии - со всею жестокостью оное пресечете.

Немного подумав, князь Друцкой с улыбкой, разглядывая Петра, спросил:

- Какая кровь течет в ваших жилах?

Петр смутился, не зная, что ответить.

- Я - сын незнатных людей, - скромно ответил он.

- Дивлюсь я! Нет у вас любви к вашему, вечной памяти, (Друцкой перекрестился) батюшке.

- Что я могу ответствовать вашему сиятельству?

- Вы отслужили о нем токмо одну панихиду. Где же ваша сыновняя любовь?! - Петр молчал. - Да. Недоверчивость к старшим приучает юность к скрытности. Но может ли начальник, не имеющий доверенности от подвластных, иметь от сего какое-либо удовольствие? Как вы думаете?

Петр продолжал молчать.

- Дворянин никогда не вправе забывать своего достоинства. Всегда откровенным должен он быть перед своим начальником, так, как бы перед родным отцом. Ничего не скрывать! А вы показываете слабость и недостаток ненависти к врагам. У дворянина не должно быть такого простодушия, каковое вижу у вас. Ваша кровь молчит. Берегитесь, молодой человек! Вот вам дружеское слово губернатора! До меня доходят уже слухи, якобы вы везде ходите и говорите о том, что вам не следует говорить... Берегитесь! Язык... язык! Смотрите!

Петр стиснул зубы. Негодование наполнило его грудь так, что ему трудно было говорить.

- Клевета! - тихо, прерывающимся от волнения голосом, через силу произнес он. - Кто сказал?!

- Потом узнаете. Теперь же идите и ждите приказа о выступлении в поход. Своею шпагою и храбростью оправдайте доверие ее величества. С богом!

Петр вышел из кабинета, охваченный гневом. Кто клеветник?! Что делать?! Где искать защиты?!

XVII

Около широкой каменной лестницы терюшевской церкви собралась молчаливая толпа новокрещеной мордвы и русских богомольцев, съехавшихся со всей округи: каждый старался протиснуться поближе к паперти, чтобы получше все увидеть, побольше услышать. Шуточное ли дело! В глушь, к мордве прибыл сам епископ Димитрий Сеченов.

Вот-вот он сейчас появится из храма - и все увидят его, этого сурового, облеченного великою властью над иноверцами архипастыря.

Ребятишки облепили ближние ясени и липы. Сидят верхом на сучьях, смеются, перекликаются между собою; старшие неодобрительно смотрят на них, грозят им пальцем; девушки ежатся, будто от холода, трусливо переглядываясь с парнями. Звонарь обезумел; снизу видно его крутящуюся голову и мелькающие в воздухе руки. Буйно взметаются удары колоколов, возвещая окончание обедни. Вот вышел церковный сторож, свирепый, горластый, сшиб с лестницы трех нищенок; они с визгом полетели вниз.

Вслед за сторожем потянулся народ - те счастливцы, которым удалось поместиться внутри церкви. Толпа расступилась, пропуская их. Затем послышалось бойкое пение монахов:

Елице во Христа креститеся,

Во Христа облекостеся,

Алли-лу-йя!

За монахами поползли священнослужители окрестных сел. Все они были в поношенных старых подризниках с епитрахилями на груди. Епископ вышел в белом, украшенном серебром, шелковом подризнике, широкий, пышный, волосатый. Шел он медленно, опираясь на золотой, украшенный шелковыми лентами посох и держа в левой руке крест. Глаза смиренно опущены вниз. Золотом и камнями сияла на нем громадная круглая митра.

Когда Сеченов появился на паперти - ребятишки, сидевшие на деревьях, притихли, пораженные великолепием епископского наряда.