Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)

Красный отблеск от печурки осветил в углу старуху. Настоящая ведьма, как в сказке: совиный нос, когти да глаза.

- Э-эх, и сердит же стал князь! - задумчиво сплюнул в печку вратарь.

- Чего там! Так и пыряет!.. Все плачут.

- Барская воля! Кого хошь пыряй!..

Старуха взяла сухими пальцами горячий уголь, поплевала - уголь зашипел. Бросила с сердцем на пол:

- Ишь, бычится!.. Не хочет покидать. У, окаянный!..

- Ты кого?

- Дьявола!.. Господи, изгони его. Мутит он нас.

- Брось, убогая! В тюрьме дьявол - хозяин. Не изгонишь.

Вратарь ехидно улыбнулся. Старуха замолчала. Кто-то заглянул в каморку, крикнув:

- Сидишь?

- Сижу.

- Огонь?!

- Дую.

И опять дверь захлопнулась.

- Кто такой?

- Сенька-сыщик... Фицера ковать будут...

- Фицера? Ай да батюшки!.. Да что же это?!

- Прикуси язык, тля! Не велено! Повесют!

- Ну?

- Вот те и ну! Сенька-сыщик не зря окольничает, нараз подслушает... И, понизив голос, вратарь сказал: - Сенька домотал. Ночью возьмут. Мотри, молчи!

- Человек - трава! - вздохнула старуха. - Растет - живет. Выдернут нет травы!

- И чего приехал? Холоп - в неволе у господина, а господин - у затей своих. На грех в Нижний его занесло. Чего бы не жить в Питере? Не как здесь.

- Понадеялся: думал - отец!

- Ноне не надейся, не то што. Истинно. Вчера мордвин в сыск явился... из Терюшей - всех своих выдал... Логово разбойничье указал... Облаву губернатор готовит...

- Фицера пытать будут?

- Ощекочат, надо быть, опосля нутро вырвут.

Изрубцованный человек прошептал вдобавок:

- Скаредные слова про царицу молол. Сенька-сыщик все до крошечки за ним подобрал. Губернатор пирожок из них спек... Да в Тайную канцелярию и послал... Еврейку тоже ищут.

- Думаешь, кончат?

- А ты думаешь? Барским навозом острога не спасешь. У нас и мужичьего довольно...

- Невдачлив, невдачлив... Не в отца, - покачала головой старуха. Куды ж теперь богатство его пойдет? А? - Впалые глаза блеснули алчно.

- В казну. Деньги не голова: и отрубишь - живут.

Отворилась дверь. Затрепетал огонь в печи. Вошел верзила, до потолка ростом, сиплый, сапожнищи с кисточками высоченные. В помещении сторожки сразу стало тесно. Широкий рот почти до ушей, лошадиные зубы, и нет ни усов, ни бровей, а борода козлиная, острая...

- На дворе теплынь, а ты дрова жжешь, - пробасил безбровый.

- Приказано вздуть... Ковать, што ль, кого - не знаю. А ты што бродишь?..

- По кремлевской стене лазал... Волгу глядел. Глаза режет, окаянная простору много. Не привык я.

- Э-эх и любопытно ты вчера бурлака пытал!.. Ну и ловкач! подобострастно засмеялся вратарь.

- Не хвали. Простая вещь! Ты сам-то нижегородский?..

- По староверству пристегнули... С Керженца я. Думал - помру, ан жив остался... В застенье и осел. Сторожем.

- Старуха чья?

- Мертвецов омывает... Здешняя. Так, живет.

- Дело! Хорошо у вас тут: вода, земля, лес - как корову дой! Не в Москве.

- Господь-батюшка от земли и велел кормиться! - подала свой голос старуха, взглянув в лицо московскому кату*.

_______________

*аКааата - палач.

- Земля - божья ладонь, что говорить!

- Был ли у нас в соборе?

- Был. Князьям ходил кланяться. Собор большой, но с нашим Успенским не сравнять... На левом клиросе петь начну... Люблю!

Раздался шум на улице. Приоткрыли дверь. Потянулись с любопытством:

- Куда это стража? - спросила старуха.

- Тебе што? - угрюмо покосился на нее кат.

- Ой, дела будут! - вздохнул вратарь. - Мордвин напугал вчера и начальника... Воров много будет - тюрьмы не хватит... Губернатор успокоил: "В Волге топить станем!"

Палач недовольным голосом возразил:

- Зря губить - не годится. Человек - вещь божья. Надо понимать. Дерево губят и то со смыслом. Сначала обследуют, потом рубят: либо корабь строют, либо дом, либо гроб. А человек родится с мыслью... А какие мысли?! О господи! Ни в какой Библии, ни в каком Евангелии того не вынешь, что из человека перед его смертью. Иной раз и не разберешь - кто это в нем говорит. Он ли или дух какой, три голоса иной раз из него исходят...

- Много ль тебе платят-то? - поинтересовалась старуха.

- Разно. По молебну и плата. С мужиков, известно, дешевле.

- Господа дороже?

- Всяко бывает. Тоже не одинаково.

- Скоро тебе офицера приведут.

- Тише! Ш-ш-ш! - палач зажал громадной лапищей старухе рот. Она замотала головой, замахала руками, задыхаясь.

- Фу-фу-фу! Батюшка, ты так задушить можешь... Ой, что ты, что ты! Дай пожить!

Сторож рассмеялся, помешивая угли в печке. Захохотал и кат. Потом сипло залаял в старушечье ухо:

- Знаю без тебя. Не поймав осетра, котел не готовь. Э-эх и народ у вас тут!.. Дерьмо, а не люди. В Москву бы вас!.. Узнали бы, как языком хлестать.

Хлопнув дверью, он вышел на волю.

- Говорил я тебе, старая карга, молчи!.. Смотри - и сама на дыбе повиснешь! И меня с тобой за язык потянут. С этим не шути! Ему сам черт не брат. Только айдакни! Никого не пожалеет, двух губернаторов, говорят, успокоил. А нас с тобой и подавно.

Старик слегка присвистнул и, встав, приоткрыл дверь:

- Дай-ка загляну, куда он пошел?

Оба высунулись за дверь. Кремлевские колокола тихо, унывно напомнили православным о совершающемся в Преображенском соборе всенощном бдении.

- Вон! - показал пальцем вратарь.

По кремлевской стене близ Северной башни медленно, задумчиво шел московский кат. Черный, большой, он остановился, освещаемый вечерней зарей, снял свою косматую шапку и усердно помолился на кремлевские соборы...

- Сам губернатор на днях угощал его у себя в покоях вином... А епископ благословил его в соборе, да еще просвирку ему дал... Только губернатору, купцам да ему - больше никому... Вот как, а ты тут болтаешь... Он и без тебя все знает... Небось, теперь только и думает, что об этом фицере... Глядит на Волгу, а сам думает. Знаешь - золото прилипчиво. Сколько он душ-то сгубил - не сочтешь. Только укажи - родную мать зарубит.

Старуха вздохнула, перекрестилась. Вратарь нагнулся и шепнул ей на ухо:

- Возьми власть другой царь - и царицу, матушку, заставь убить убьет. Ей-богу, убьет. Ему все равно.

- Ай, ай, ай, батюшки!.. А еще московский!..

- Тише ты! Не болтай зря. Их все равно не обкалякаешь. Держи молитву во рту - всем мила будешь... - И, смеясь, добавил: - Кроме бога!

Старуха поахала, пошепелявила, взяла одно поленце, спрятала его в свои лохмотья и, распростившись с вратарем, заковыляла по съезду через Ивановские ворота к Почаинскому оврагу.

Вратарь еще подложил поленьев в печь, зевнул и кого-то зло обругал:

- Сволочи!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Марья Тимофеевна только что вернулась из кремля ото всенощной и хотела садиться ужинать, как в дверь робко постучали.

- Кто там? - крикнула она.

- Пусти. Дело важное! - услышала она голос известной ей посадской нищенки Авдотьи.