Иосиф Крашевский - Гетманские грехи

Крик Беаты прервал его слова.

- Тебе мало моих мучений, ты хочешь еще заклеймить жертву, вскричала она, - хочешь положить на нее знак позора, чтобы никто не мог ошибиться или сомневаться, и чтобы весь свет знал о моем унижении! Тебе мало меня, ты хочешь запятнать могилу этого мученика, потому что я теперь беззащитна... Ты ошибаешься: нет, правда, того, кто имел мужество защитить меня, хотя бы против тебя; но есть еще рука, готовая по моему приказанию вооружиться стилетом.

- У тебя хватит духа направить эту руку против меня? - спросил гетман.

- А почему бы и нет? Что нас связывает? - в гневе вскричала женщина. - Мое прошлое заглажено жертвой друга, которого я теперь потеряла; сын его может быть защитником матери против насильника, посягающего на его честь!

- Да ведь это безумие! Чистое безумие! - шепотом сострадания вымолвил гетман.

Беата, закрыв лицо обеими руками, громко зарыдала; гетман вошел в узенькую горницу.

- Ради Бога, послушайте же меня! Я пришел к вам со смирением, с покорной просьбой позволить мне, хотя отчасти, исправить зло, которое я вам причинил в минуту увлечения и безумства... Я хочу устроить его судьбу...

- Его судьба уже решена, - резко выговорила Беата. - Я отдала его в распоряжение твоих врагов, чтобы он помог им сломить твое величие, которым ты так гордишься; я отдала его фамилии, чтобы он там научился презирать тебя!

Гетман стиснул зубы.

- Это - безумие, - повторил он, - я скажу еще раз, что это безбожное и преступное безумие... И вы, сударыня, молитесь целыми днями, проводя все время за религиозными книгами и с четками в руках, а в сердце, как я вижу, носите месть против того...

- Который заслужил самую страшную! - докончила егермейстерша. Скорее Бог простит мне мое упорство, чем тебе твое преступление!

- Преступление! - повторил гетман, который начинал уже овладевать собой. - Как вам известно, преступления этого рода являются самым обычным грехом в том свете, в котором мы жили...

Если я виноват, то, может быть, хоть часть греха падает и на вас...

- Конечно! - иронически засмеялась егермейстерша. - Моя вина в том, что я поверила разводившемуся с женой пану гетману, что он женится на мне; ведь у меня был его перстень, его клятвы и уверения... Вера моя в вашу порядочность - вот моя вина!

Гетман умолк.

- Но ведь вы видели мое положение... Я не мог распоряжаться сам собой и подчиняться велениям своего сердца.

- Еще бы! Гетман убил в вас человека, гордость уничтожила совесть, а расчет - порядочность, - восклицала егермейстерша.

- Но вы должны признать, что в то время, - прервал ее гетман, - я старался, насколько мог, удовлетворить совесть. Хотел взять сына и даже усыновить его, а вам создать блестящую обстановку...

- Блестящее пятно! - сказала егермейстерша. - Но в то время, видя мое отчаяние, видя, что я готова лишить жизни себя и ребенка, нашелся человек, хотя и не знатный, но с большим сердцем и умением жертвовать собою, который взял на себя покаяние за мой грех - дал нам опеку и имя, спас нас и научил в убожестве искать очищения... забвения... отказаться от унизительных благодеяний...

Слезы подступили к горлу егермейстерши и прервали ее речь; гетман воспользовался этим, чтобы снова заговорить.

- Вы были вольны отказаться от моей помощи для себя, - сказал он, но принести в жертву своей гордости будущность своего ребенка - это уж не годится, сударыня.

- Вы думаете, сударь, - сквозь слезы прервала его Беата, - что сын честного Паклевского может позавидовать тем безымянным воспитанникам гетмана, которых так много в Белостоке? Что будущность человека зависит от его денежных средств? Ему поможет сам Господь Бог... Иди себе, сударь! Здесь тебе нечего делать!.. И не врывайся ко мне насильно! Это - постыдная дерзость!

Гетман принял гордый вид.

- Если я когда-нибудь чувствовал угрызения совести за свое легкомыслие, - прибавил он, - то теперь вы, сударыня, караете меня так жестоко, что часть моих грехов должна проститься мне.

Егермейстерша с презрением взглянула на него.

- Вы, сударь, напрасно теряете здесь время, когда там собираются провозгласить вас королем и посадить на трон! И, стоя на нем одной ногой, ты воображал, что окажешь величайшую милость женщине, никому не известной, если с панским великодушием протянешь ей руку... Но это рука клятвопреступника; ее не примет даже такая падшая, как я... Никогда не будет она держать жезла, никто не увидит короны на твоей голове: ты умрешь последним наследником своего рода и богатства, всеми забытым и потерявшим свое величие, а та, которой ты принес меня в жертву, будет твоим домашним врагом. Иди же!!!

Сказав это, она отвернулась с плачем и снова повелительно повторила:

- Иди, оставь меня!

Гетман стоял, не двигаясь, охваченный жалостью к ней, уничтоженный пророчеством.

- Нет, так нельзя, - тоном мольбы заговорил он. - Бог относится с состраданием к величайшему грешнику, и люди должны поступать так же. Надо быть существом без сердца, чтобы после стольких лет сохранить в душе одну жажду мщения и жить, чтобы не простить, не желать разобраться во всем спокойно, и стараться внушить свою ненависть даже тому...

Браницкий понизил голос; в соседней комнате послышались шаги; испуганная егермейстерша закрыла руками лицо и, вся дрожа, прислонилась к стене; гетман осторожно выглянул в отворенную дверь и увидел входившего с перепуганным лицом доктора Клемента.

Он вздохнул свободнее и поспешно направился к нему навстречу. Смущенный француз забормотал, глядя на Браницкого:

- Но разве можно было так рисковать собою! Это непростительно!

Гетман отвечал ему с печальным выражением лица:

- Ну, прошу тебя, не бранись; мне казалось, что этим шагом я исправлю хоть отчасти то, что я наделал...

Ах, каждый наш шаг влечет за собою непредвиденные последствия!

Он наклонился и сказал Клементу на ухо:

- Дорогой мой, постарайся успокоить ее; она совсем потеряла рассудок; ты не можешь себе представить, чего я здесь наслушался.

- И даже очень могу, - сказал Клемент, - я бы заранее предсказал вам это, зная характер егермейстерши.

- Значит нам остается только одно - удалиться, - сказал доктор. - В Белостоке страшно беспокоятся; ходят самые невероятные догадки. Нам надо возвращаться. И я тоже не могу оставаться здесь, я должен сопровождать вас.

Браницкий с явным неудовольствием выслушал эти слова.

- Что мне за дело! - сказал он. - Я не хотел бы и не могу уехать с такой тяжестью на совести, как судьба этой несчастной. Знаешь ли, сударь? Она послала сына в распоряжение Чарторыйских! Его! Понимаешь ты это?

Доктор опустил голову.

- И сделала это умышленно, - пробормотал гетман. - Для меня все это не может иметь никакого значения, но очень меня расстраивает...