Иосиф Крашевский - Гетманские грехи

Клемент приехал в тот же день, но в качестве гостя, приехавшего просто повидать своих друзей. Егермейстерша лежала в постели.

- А что же это вы, сударыня, хвораете? - с напускной веселостью заговорил француз, присаживаясь на кровать. - Что это с вами? Весенний катар?

Он выслушал ее, прописал тепло и отдых, а главное - хорошее настроение и, по возможности, удаление от всего, что тревожит. Лекарство, которое все доктора, словно в насмешку, прописывают пациентам.

Когда они вышли потом вместе с Паклевским на крыльцо, доктор нахмурился и на вопрос сына отвечал озабоченно:

- Опасности нет, нет даже болезни, но мало жизни, силы исчерпаны, а я тут ничего поделать не могу, разве Бог поможет... Это может тянуться долго, но облегчить положение трудно. Надо стараться оберегать ее от излишних волнений.

После этого доктор заговорил о делах гетмана и в первый раз признался, что желал бы для него примирения с фамилией, потому что нельзя рассчитывать на какой-либо успех.

- Но у вас есть для этой цели самый лучший в свете посредник в особе пани гетманши, - сказал Теодор. - Кому же, как не ей, удобнее всего поговорить с дядями, с двоюродными сестрами и даже со стольником?

- Да, это правда, - сказал доктор, - но я все же хотел бы, чтобы примирение это совершилось при мужском посредничестве. Женщины ничего не умеют делать наполовину, а тут уж в силу необходимости обе стороны должны будут пойти на половинные уступки.

- Я не могу судить об этом, - отвечал Паклевский, - но, насколько я могу заключить по известным мне фактам, фамилия не удовлетворится половинными уступками. Возможность соглашения уже запоздала, и теперь фамилия потребует от гетмана безусловного присоединения к партии...

Доктор взглянул на него.

- Неужели же наши дела так уж плохи? - спросил он.

- Я ничего не знаю; это мое личное и, может быть, неправильное суждение, - закончил Теодор. - Насколько я мог заключить, зная характер канцлера, который стоит во главе партии, от него нельзя ждать ни малейшей уступки.

- А русский воевода? - подхватил доктор.

- И воевода так же, как и вся семья, добровольно подчинился руководству канцлера: поэтому он сам от себя не начнет никаких действий.

Клемент печально опустил голову.

Прекраснейшая весна протекала самым печальным образом для Паклевского: он сидел над актами процесса, или, посидев около матери, целые часы проводил на крыльце, смотря на лес или слушая воркование голубей.

Не с кем было перекинуться словом. Короткие визиты к отцу Елисею не приносили облегченья; старец за всеми преходящими радостями жизни видел всегда черную бездну печального конца всех вещей.

Среди этой пустоты жизни Теодор думал иногда о Леле, но воспоминание о ней приходило и уходило, как свет молнии.

Однажды, когда он сидел, по обыкновению, на крыльце и скучал, заглядевшись на лес, послышался конский топот, и у ворот показался всадник на коне, совершенно не знакомый Теодору. Шляхтич был очень худ, высок, слегка сгорблен, усы у него начинали уже седеть; он сидел на крепком гнедом коне с ременной сбруей и ехал совершенно один, даже без слуг.

Заметив его нерешительность и думая, что он заблудился, Теодор подошел к воротам, а всадник, с большим любопытством приглядывавшийся к Теодору, тотчас же слез с коня. Прежде чем они заговорили, они уже почувствовали симпатию друг к другу. У приезжего шляхтича, несмотря на то, что он был уже стар и некрасив, было что-то очень привлекательное в выражении рта и во всем лице, исполненном доброты.

Когда Паклевский подошел к нему, он также сделал навстречу к нему несколько шагов и, не спуская с него взгляда, заговорил таким же ласковым голосом, как ласково было выражение его рта:

- Прости меня милостивый пан и брат, что я являюсь к тебе незванным гостем и беспокою тебя. Смешно признаться, но я - заблудился!!

Он выговорил это в такой добродушной простоте, что можно было поверить ему, если бы слабый румянец, выступивший на его лице, не выдал в нем какого-то беспокойства, возбуждавшего сомнение.

- Меня зовут Макарий Шустак, бывший ротмистр, - с улыбкой говорил старик. - Я приехал в Хорощу, чтобы навестить пана Порфирия Пенчковского, старого товарища по оружию; мне указали дорогу в Ставы, а я, сам не знаю каким образом, заехал сюда.

- Это еще не так в сторону, - сказал Теодор, - но от нас из Борка ведет туда такая запутанная дорога, что лучше всего я дам пану ротмистру проводника.

Говоря это, Паклевский начал, по шляхетскому обычаю, перебирать в уме всех Шустаков, о каких только он когда-либо слышал в жизни, и вдруг ему пришло в голову, что старостина и генеральша были из рода Шустаков.

- А, может быть, пан ротмистр дал бы отдохнуть коню, - приветливо сказал он. - До Ставов порядочный путь, но к вечеру можно поспеть. Правда, у меня здесь убого, и мать моя больна, так что я не могу принять вас роскошно, но если не взыщете, то я всем сердцем готов служить вам.

Ротмистр протянул ему обе руки.

- От всей души буду рад отдохнуть у вас, а если вы дадите мне стакан молока, то это будет самое лучшее угощение.

Теодор крикнул работнику, чтобы он взял коня, и пошел вместе с ротмистром к крыльцу. Старик с любопытством осматривался кругом.

- Здесь у меня не на что смотреть, - сказал Паклевский, - окрестности как везде на Подлесье - плоские и печальные.

- Ах, государь мой, - весело заговорил ротмистр, - я там не знаю, как другие, но мне, в какой бы, хотя самый пустой угол на нашей земле не завели меня, - мне все кажется красивым и приятным. Это, может быть, оттого происходит, что я долгие годы из конца в конец странствовал по этой земле, и мне кажется, что у нас всего красивее. Для нас Господь Бог сотворил эти равнины и леса, которых мы не ценим, и эти поля, эти болота так подходят к нашему настроению, к нашим мыслям, что, вероятно, нигде больше мы не чувствовали бы себя лучше...

Хозяин и гость уселись на крыльце.

- Но я еще не представился пану ротмистру, - сказал Паклевский, - я Теодор Паклевский, а имение называется Борок.

Ротмистр пристально смотрел на него.

- И что же, так вы смолоду и хозяйничаете здесь?

- О, нет! Я, к сожалению, ничего не понимаю ни в землепашестве, ни в хозяйстве, - печально смеясь, сказал Теодор, - я служу в канцелярии князя-канцлера, но Бог наказал меня болезнью матери и - процессом. Я временно должен переждать в деревне. А могу я спросить пана ротмистра, не находится ли он в родстве со старостиной Кутской и генеральшей?

- В родстве! - с громким смехом воскликнул ротмистр. - Эта чудачка, сентиментальная старостина, и прекрасная генеральша - мои родные сестры!

Теодор даже привскочил с лавки при этих словах.

- Да не может быть! - воскликнул он обрадованный.

- Это самая настоящая правда! - сказал ротмистр. - Но постой, сударь, я что-то припоминаю. Паклевский! Старостина все время рассказывает о каком-то прекрасном юноше, носящем эту фамилию, который спас ее от смерти.