Иосиф Крашевский - Король холопов

Во многих городах, где они побывали, духовенство выходило к ним навстречу с процессиями и с хоругвями, и их вводили в костелы. Они, может быть, надеялись и здесь найти такой же прием; но по приказанию духовной власти костелы были закрыты на ключ, так как духовенство не хотело принимать участия в упражнениях этой новой секты.

Вождь быстро понял, что он имел дело с людьми холодными, предубежденными, мало веровавшими. Нашлось немного наивных, которые поверили этому письму, принесенному ангелом...

Читавший бумагу и шедший впереди его вождь обменялись взглядами, как бы советуясь с другом, и сделали знак шедшим сзади.

Вожди смешавшись с толпой, немедленно начали хлестать ее плетьми, заставляя встать с земли тех, которые лежали и отдыхали; по данному ими сигналу, начали устанавливаться в ряды, подняли плети вверх, все упали на колени, затянув жалостную песнь.

Удары плетью и пение вывели из оцепенения бичевников, и они как бы преобразились; безжалостные удары становились все быстрее и быстрее, и одновременно усиливалось пение; голоса становились более выразительными, и кающиеся, опьяненные каким-то безумием, испытывали блаженство, разрывая свое тело до крови, которая текла струями, и упиваясь видом ее.

Чего не удалось достигнуть чтением письма ангела и рассказами о новом Евангелии, то было вызвано картиной истязаний бичевников.

Их экстаз передался толпе, откуда люди устремлялись к ним, послышались плач и стоны... У тех, которые пришли сюда с недоверием и возмущением, заговорила совесть, и они молились, творили крестное знамение, плакали, волновались.

Кто давал этим людям силу переносить с наслаждением истязания, которым они себя подвергали? Кто сотворил это чудо, что они жаждали страданий и их благословляли?.. Даже духовные лица были сильно поражены, и многие из них отворачивались, как от соблазна, из боязни им заразиться.

Пение, начатое охрипшими, уставшими голосами, усилилось, стало стройнее, раздавшиеся мощные звуки имели в себе какую-то страшную силу, пронизывающую сердца людей.

Женщины бились в истерическом плаче.

Толпа любопытствующих, стоявшая на рынке, испугалась и начала колебаться, не присоединиться ли ей к кающимся и признать новое Евангелие?

В момент такого подъема духа и вдохновения их толпы глазевших первым выбежал какой-то молодой причетник и, разорвав на себе одежду, как безумный бросился к человеку в капюшоне и упал перед ним на колени.

Человек, державший в руках свиток, начал с него срывать висевшие на нем лохмотья и подал ему свою собственную плеть. Причетник с бешенством ударил ею по своим белым плечам, и кровь брызнула. При виде этого толпа издала глухой крик.

За первым ударом посыпались другие, кровь потекла ручьями, заливая все тело, а вновь обращенный бичевник, победоносно подняв вверх голову, с умиротворенным лицом, с улыбкой на губах начал петь...

Это послужило как бы сигналом и примером. Со всех сторон начали выбегать люди. Некоторых остановила семья, другие, не вполне уверовавшие сами, останавливались посреди дороги, но многие добежали до места, где стоял вождь, и начали себя истязать.

Бася, дрожа от волнения, смотрела на них и плакала; она несколько раз порывалась броситься и, наконец, как будто принужденная и толкаемая какой-то неопределенной силой, побежала, держа в одной руке приготовленную плеть, а в другой разрывая сверху до низу платье, висевшее на ней, как мешок, и сбрасывая его с себя.

Белые плечи, на которых были видны засохшие рубцы, оставшиеся от прежних добровольных наказаний, вновь обагрились кровью.

- Бася! - начали кричать в толпе.

Муж ее, Фриц Матертера, до сих пор очень мало интересовавшийся ею, вдруг объятый стыдом и какой-то тревогой, бросился за ней, чтобы ее потянуть обратно, но было слишком поздно... толпа задержала его на месте.

В то время, когда все это происходило на рынке, в окне дома Вержинека стоял король, прибывший секретно, в сопровождении своих придворных, числом около пятидесяти.

Друзья короля старались уговорить его отказаться от желания видеть это зрелище, которое могло скверно повлиять на его и без того мрачное расположение духа. В особенности сопротивлялся этому Кохан, который заботился о развлечениях для короля и избегал того, что могло Казимира опечалить и раздражить. Легко было предвидеть, что такое зрелище наведет короля на горькие размышления. Кохану не удалось убедить короля отказаться от своего желания, поэтому он отправился вместе с ним, пригласив с собой ксендза Яна, настоятеля бенедиктинского монастыря в Тынце, ставшего недавно любимцем короля.

Ксендз Ян был человек незаурядный и в тяжелые минуты служил утешителем и исцелителем. Несмотря на положение, занимаемое им в ордене, несмотря на монашеский устав, которому он должен был подчиняться, он был больше придворным и светским человеком, чем монахом и капелланом.

Родом из бедной семьи в Кракове, он выбрал духовную профессию в надежде, что с помощью протекции и связей своих родственников, ему в будущем удастся занять выдающееся место среди духовенства. Во время своего пребывания в Риме и в Болонье, где он проходил курс наук, юноша набрался легкомыслия в делах религиозных и вернулся оттуда с поверхностной шлифовкой, с запасом разных сведений, со знанием света и несколько испорченным, каким никогда современное ему местное польское духовенство не было.

По характеру своему он вовсе не годился в духовные; первые годы своей молодости он провел, как и все дворяне, готовящиеся быть рыцарями, на коне, на охоте и в веселом обществе. Его живой ум, большие способности, понятливость побудили его опекунов склонить его облечься в духовную одежду.

Но одежда и устав ордена не изменили страстной натуры человека. Вступив в бенедиктинский монастырь и сделавшись его настоятелем, ксендз Ян остался тем, кем был и раньше - душой и телом дворянином, предпочитавшим избранное придворное общество, развлечения, охоту, пиршества, остроты, музыку, светское пение молитвам, церковному пению и изучению светских книг.

Красивой наружности, молодой, здоровый, сильный, веселый настоятель тынецкий во время охоты и путешествий редко признавался в своей принадлежности к ордену.

Прежний строгий устав бенедиктинского ордена, несмотря на все усилия снова увеличить строгость и ввести реформы, потерял свой характер и стал слабым. Богатство ордена, наплыв туда чужеземцев, приносивших с собой чужие обычаи менее требовательные, но поощряющие к излишней роскоши, - все это изменило характер ордена, преданного ранее труду и науке.

Бенедиктинцы развлекались на все лады: охотой, музыкой, пиршествами, изящными искусствами; и лишь несколько старцев занимались наукой, проводя время за книгами, и очень мало было усердствующих в исполнении церковных обрядов.