Иосиф Крашевский - Маслав

Волки отступили, старуха была смелее их, защищая дорогое ей тело... Голову она положила к себе на колени и что-то бормотала про себя.

- Так ему суждено было погибнуть! Так! Все он имел, а захотел еще большего! Еще ребенком он так ко всему тянулся. Враги не смогли, - так друзья повесили! Ха, ха, - я-то знала, что так и случится!

Она опять закачала головой и заплакала. Взглянула в лицо месяцу, словно спрашивая у него совета.

- Правда ведь? Мы не дадим его на съедение волкам? Мать вырастила, мать похоронила... А кто мать похоронит?

Волки съедят... - она засмеялась, - ну, и на здоровье!

И положив голову мертвеца на землю, она встала, отряхивая седые волосы... Взяла посох и пошла прямо на волков, отгоняя их, как собак...

- Не можете подождать, паршивые собаки! - говорила она им. - Отдам вам за него свои кости. Его - не отдам!

И подняла палку; волки, попятившись назад, прилегли на земле. Она с улыбкой взглянула на месяц.

- Ну, помогай! - сказала она ему.

Стала на колени подле трупа, запустила в песок костлявые руки, отбросила мох и сухую траву и начала копать землю.

Сначала работа шла медленно; песок сыпался обратно в яму, тогда она стала отбрасывать его далеко в сторону. Рыла поспешно, обеими руками, разравнивала землю, выбрасывала ее далеко от себя.

Иногда бросала взгляд на труп и тихонько шептала:

- Не бойся, я устрою тебе гладкую постельку, найду и камень под голову и обверну его полотном, засыплю тебе глаза сухим песком, чтобы не болели... Будешь спать спокойно, как в колыбельке!

Задохнувшись от усталости, она отдыхала немного, стоя на коленях, потом снова принималась за работу. Яма увеличивалась, расширялась и углублялась.

Месяц заглядывал в нее одним боком, другой закрывала тень от дуба. Старуха все спрашивала у месяца совета.

- Князь мой, брат мой, - достаточно ли глубоко? Может быть, надо еще глубже? Волки тоже умеют глубоко рыть землю, но подождите же! Вместо камня я лягу сама, а как меня съедят, так уж его не захотят есть...

Еле дыша от усталости, она снова села отдохнуть, уронив на колени окровавленные руки. Роя яму, она наткнулась пальцами на корни, и пока вырывала их, поранила себе пальцы, а когда и пальцы не могли справиться, стала рвать зубами.

- Что это была за жизнь! - говорила она, продолжая рыть могилу. - Ох, какая жизнь! Ребенок бегал босиком, а потом ходил весь в золоте, командовал тысячами, а некому было вырыть ему могилу! Вот тебе корона... корона...

На земле лежала сделанная в насмешку соломенная корона, старуха отбросила ее подальше. Яма была уже достаточно глубока, она влезла в нее, разгребая кругом осыпавшуюся землю; песок был мягкий, и рыть было легко.

Когда голова ее едва выделялась над землей, она высунула ее и зашептала, обращаясь к мертвецу.

- Подожди! Еще не готово! Мать стара, руки у нее закостенели.

Месяц все плыл по небу и постепенно опускался, Старуха все еще рыла, напрягая последние усилия, - потом начала утаптывать ногами дно ямы.

Поздно ночью, когда ветер стих, и месяц куда-то скрылся, она вылезла из могилы, задыхаясь от усталости.

- Князь мой, господин мой! Постель твоя готова. Есть в ней и камень, завернутый в полотно, а на дне - моя сермяга. Иди...

Говоря это, она обеими руками охватила труп и, почувствовав его около своей груди, которая когда-то кормила его, прижала его к ней и долго не могла опустить, лаская, как ребенка, и сама плача над ним, как ребенок...

А над могилой стояли два волка, и четыре волчьих глаза блестели во тьме.

Месяц спрятался, наступила темнота; старуха вскочила и потащила труп в могилу. Он скатился с края ямы и упал на дно лицом к земле... Старуха влезла за них, чтобы уложить его на вечный отдых, и с огромными усилиями повернула лицом кверху. Закрыла ноги, поцеловала в лоб.

- Спи, спи! - тихонько шепнула она. - Здесь хорошо, никто тебе не изменит...

Она взялась руками за края ямы, - мягкий песок осыпался вниз; волки щелкали зубами.

- Ну, подождите! - сказала она. - Что обещала вам, то и сделаю. Ведь до утра еще далеко.

Бросила последний взгляд на сына и начала засыпать его песком, сыпала поспешно, с нетерпением, почти с яростью, работала руками и ногами... И все поглядывала вниз.

Лицо еще виднелось, ей жаль было засыпать его; но наконец закрылось и оно.

- Спи спокойно!

Песок, как живой, выскальзывал из-под ее ног и из ладоней, падая вниз и заполняя яму, - остался только след вскопанной земли и утоптанное место под дубом...

Старуха, окончив работу, тяжело вздохнула и оглянулась вокруг.

Над лесами уже светлело, и среди разорванных облаков любопытно выглянула бледная звездочка утренней зари.

Старушка шепнула.

- Кому вставать, а мне надо ложиться... Прощай и ты!

Рассмеялась, вытянулась во всю длину на свежем песке, одну руку подложила себе под голову, другой закрыла себе глаза, - вздохнула тяжело и - уснула.

Волки сидели и смотрели издали. Один встал и подошел поближе, потом снова сел в ожидании, - другой тоже подошел.

Первый стал в головах, другой в ногах; оба, ворча, о чем-то переговаривались. Старуха спала.

В небе рассветало, розовело и светлело.

Двое мужчин шли от усадьбы в лес.

- Смотри-ка, висельника сняли с дуба!

- А что нет его?

- Это ветер обломал сук и сбросил его.

Они боязливо подошли и остановились. Один из них в ужасе вскрикнул:

- Смотрите! Да он был чародей! Мы повесили мужика, а здесь лежит баба, которую разорвали волки.

Оба постояли в раздумье.

- Да, он был чародей! - повторил другой. - Хорошо сделал Кунигас, что замучил его и повесил! Сколько наших погибло из-за него! Чародей и есть!

И они пошли в лес.

Долго белели под дубом кости старухи, а ветер перебрасывал соломенную корону.

6

За несколько дней перед битвой, которая дала Казимиру победу и корону, в Ольшовском городище было великое смятение. Захворал старый Спытек.

Весна, которая зовет других к жизни, его тянула в могилу; он чувствовал, что не увидит более зеленых деревьев. Его душил насыщенный воздух, и ночью он лежал в жару, а днем дремал. Был неспокоен и рвал на себе одежду.

Все заботы Собка его раздражали, он не выносил болтовни жены, слезы дочери были ему неприятны. И он всех гнал от себя прочь.

Ганна Белинова, хотя и была на него в обиде, жалела его и приносила ему всякие снадобья и лекарства, - но старик ничего не хотел и от всего отказывался.

- А зачем же мне жизнь? - бормотал он. - Калека? На коня не могу сесть, топора не могу поднять, - света не вижу. На что мне жизнь?

Зашел к нему отец Гедеон со словом утешения; он выслушал его, покачивая головой, - но исповедался, принял благословение на смерть и просил не беспокоить его больше. В последнюю ночь Собек, по обыкновению, сидел подле него; в полночь запел петух; больной зашевелился и подозвал к себе слугу.