Елена Прудникова - Катынь. Ложь, ставшая историей.

Поскольку эта поляна действительно производила впечатление свежевырытой и засыпанной немцами большой ямы, которой никогда до прихода немцев в Смоленск я ранее не видел, я поверил Сурикову. Но так как Суриков не стал мне говорить, кто погребен в этой яме, то для меня стало ясным, что усиленная охрана немцами Козьих Гор не случайна, а здесь действительно закапываются трупы замученных немцами людей».

Из показаний П. Г. Киселева, хуторянина, проживавшего неподалеку от леса:

«В конце августа или начале сентября 1941 года в район Козьих Гор стали прибывать на грузовых автомашинах, под охраной, группы польских военных. Кроме того, иногда в это место гнали поляков пешком группами по 30–40 человек… После прибытия машин в Козьи Горы я в разное время суток слышал из леса стрельбу».

Стрельбу слышали многие крестьяне, причем, как они вспоминают, это были не очереди, а одиночные негромкие выстрелы, по всей видимости пистолетные.

Есть и еще один свидетель с другой, «немецкой» стороны — директор смоленской обсерватории, професгсбр астрономии Б. В. Базилевский. 25 июля 1941 г. немцы назначили его заместителем бургомистра, в каковой должности он и пребывал до 1 октября 1942 г. Бургомистром же был адвокат Меныпагин, который пользовался особым доверием у немцев и при отступлении ушел с ними.

В августе 1941 года в Смоленске немцы устроили лагерь для военнопленных с обычными для лагерей того времени нечеловеческими условиями. Базилевскому удалось убедить бургомистра походатайствовать перед немецким командованием о разгрузке лагеря и создании там более сносных условий. Однако комендант Смоленска фон Швец отказал наотрез.

Из показаний Б. В. Базилевского:

«Он ( Меньшагин. — Авт.) объяснил мне, что получена директива из Берлина, предписывающая неукоснительно проводить самый жесткий режим в отношении военнопленных, не допуская никаких послаблений в этом вопросе.

Я невольно возразил: «Что же может быть жестче существующего в лагере режима? "

Меньшагин странно посмотрел на меня и, наклонясь ко мне, тихо ответил: «Может быть! Русские, по крайней мере, сами будут умирать, а вот военнопленных поляков предложено просто уничтожить».

«Как так? Как это надо понимать? " — воскликнул я.

«Понимать надо в буквальном смысле. Есть такая директива из Берлина — ответил Меньшагин и тут же попросил меня «ради всего святого " никому об этом не говорить. Я заверил его, что сохраню этот разговор в тайне.

Вопрос. Вам известна дальнейшая судьба военнопленных поляков?

Ответ. Да, известна. Вопрос о поляках, признаюсь, меня очень мучил и я никак не мог отвязаться от мысли о них. Недели через две после описанного выше разговора с Меньшагиным я, будучи снова у него на приеме, не удержался и спросил: «Что слышно о поляках? "

Меньшагин помедлил, а потом все же ответил: «С ними уже покончено, фон Швец сказал мне, что они расстреляны где-то недалеко от Смоленска.

Видя мою растерянность, Меньшагин снова предупредил меня о необходимости держать это дело в строжайшем секрете и затем стал объяснять мне линию поведения немцев в этом вопросе. Он сказал, что расстрел поляков является звеном в общей цепи проводимой Германией антипольской политики, особенно обострившейся в связи с заключением русско-польского договора».

Германскую политику в польском вопросе раскрыл перед астрономом зондерфюрер 7-го отдела немецкой комендатуры Гиршфельд, прибалтийский немец, хорошо говоривший по-русски:

«Гиршфельд с циничной откровенностью заявил мне, что исторически доказана вредность поляков и их неполноценность, а потому уменьшение населения Польши послужит удобрением почвы и создаст возможность для расширения жизненного пространства Германии. В этой связи Гиршфельд с бахвальством рассказал, что в Польше интеллигенции не осталось совершенно, так как она повешена, расстреляна и заключена в лагеря».

Тут надо отрешиться от нашего послезнания и увидеть один очень простой момент: ни наши люди, ни поляки не понимали происходящего! Они мерили ту войну мерками войн предыдущих, а это было нашествие совсем иного рода, не имеющее ничего общего с отношениями между собой людей христианского мира. Мы с этим знанием родились, выросли, впитали его с книгами и фильмами — а им даже в страшном сне не могло присниться, что на самом деле происходит и будет происходить в ближайшее время, и когда все это началось, шок был колоссальный. Они ведь думали, что имеют дело с подобными себе людьми — и далеко не сразу поняли, что это не так [15] Естественно, речь идет не о конкретных немецких солдатах, среди которых попадались разные, а о сущности режима. , что перед ними существа, одержимые демонами языческого мира…

Внезапное осознание этого факта вогнало профессора астрономии в тяжелый душевный кризис.

Из показаний профессора физики И. Е. Ефимова, проживавшего в одном доме с Базилевским:

«Осенью 1941 года однажды, когда я встретил Базилевского в садике нашего дома, он был очень расстроен, задумчив и, как я заметил, чем-то озабочен. Полагая, что у него произошли какие-то неприятности по службе, я спросил его о причинах такого подавленного настроения.

Тогда он с волнением ответил мне, что в связи с полученными им сведениями он крайне озабочен судьбой русского народа, что теперь ему совершенно ясно, что все зверства, совершенные немцами в Смоленске, не являются результатом своеволия отдельных немецких офицеров-садистов, пользующихся военным временем и творящих самоуправство, а что вопрос стоит о планомерном массовом истреблении славянского народа и всех народов, не относящихся к «арийской «расе, и что этот чудовищный план разработан и претворяется в жизнь по прямому указанию Гитлера и его клики. Все те зверства, которые нам пришлось увидеть с приходом немцев… это только начало планомерного истребления населения, которое намерены провести немцы со свойственной им педантичностью. Теперь мне ясно, продолжат он, что «жизненное пространство о котором твердят немцы, необходимо им для заселения их «арийцами», и во имя этого они проводят неслыханное в истории массовое, почти поголовное истребление других народов, оставляя лишь часть населения, необходимую им в качестве рабов…»

Дальше он рассказывал о поляках — но о поляках мы уже говорили…

Как видим, в отличие от советской, в немецкой расстрельной операции нет никаких параллельных миров. В ней все на месте: и охрана, и автомашины, и польские пленные, и множество свидетелей. Как и следовало ожидать, в густонаселенной дачной местности близ областного центра операция являлась лишь условно секретной.