Сергей Ковалёв - История Рима (с иллюстрациями)

Таким образом, когда Тацит приступил к работе над своими основны­ми произведениями («Историями» и «Анналами»), он был уже зрелым писателем, обладавшим к тому же большим служебным опытом. «Исто­рии» написаны, вероятно, в 105—107 гг. В своем первоначальном виде они состояли, по-видимому, из 12 книг и охватывали период от 68 до 96 г., т. е. от гибели Нерона до убийства Домициана. Но уцелели из них только первые 4 книги и часть 5-й. «Анналы», написанные около 115—117 гг., делились, по-видимому, на 18 книг, из которых до нас дошли 1—4-я, отры­вок 5-й, 6-я, около половины 11-й, 12—15-я и первая половина 16-й. «Ан­налы» излагали события от смерти Августа (14 г.) до гибели Нерона (68 г.). Таким образом, оба главных произведения Тацита давали связ­ную картину римской истории почти за весь I в. Но и в наличном своем состоянии они являются неоценимым источником по истории Ранней им­перии.

Тацит — крупнейший из римских историков и один из самых выдаю­щихся античных историков вообще. Правда, его нельзя поставить на один уровень с Фукидидом и Полибием. В нем нет объективности великих греческих историков; он не обладает даром вскрывать основные причи­ны исторических событий; у него, в сущности, нет никакой общей исто­рической концепции. Тацит прежде всего художник. В этом смысле он типичный представитель античной историографии, которая, за очень немногими исключениями, была не столько наукой, сколько литерату­рой. Он большой психолог Если и можно говорить о какой-нибудь «ме­тодологической» концепции Тацита, то таковой был психологический индивидуализм: личность с ее психическим складом является главной движущей силой истории. И Тацит всю силу своего огромного художе­ственного таланта направил на изображение этих исторических лич­ностей.

В своих главных произведениях римский историк дал потрясающую по своему драматизму картину перерождения принципата Августа в крова­вую тиранию его преемников. Написанная сжатым и необычайно вырази­тельным языком, изобилующая яркими образами, эта картина оказала ре­шающее влияние на все дальнейшее развитие историографии, посвящен­ной I в. Империи. Образы, созданные Тацитом, стали каноническими и в мировой науке, и в мировом искусстве. Все попытки исправить Тацита, дать принципиально иную трактовку фигурам и деятельности первых рим­ских императоров до сих пор были безуспешны.

В какой степени картина, нарисованная Тацитом, соответствует дей­ствительности? Если говорить о фактах, то упрекнуть историка в их со­знательной фальсификации мы не можем. Он прекрасно понимает, что пер­вый долг историка состоит в добросовестном и тщательном установлении фактической стороны дела в интересах объективной истины, Тацит широ­ко использовал всю основную литературу конца Республики и начала Им­перии — исторические труды, мемуары, памфлеты, речи и т. п. Ему, не­сомненно, были доступны важнейшие официальные документы. Наконец, он сам принадлежал к высшей имперской бюрократии, был в курсе всей текущей политики и обладал необходимыми для историка знаниями в об­ласти государственных и военных вопросов.

Действительно, там, где мы можем проверить Тацита показаниями па­раллельных литературных источников (Плутарха, Кассия Диона, Светония и др.) или документальным материалом, мы не в состоянии сделать ему ни одного сколько-нибудь серьезного упрека в искажении фактов.

Иное дело — их группировка и освещение. Тацит по своим политиче­ским взглядам был сторонником аристократической республики. Его сим­патии к этой форме правления не становились меньше от того, что он по­нимал историческую неизбежность наступления монархии. Тацит не хо­чет примириться с падением Республики. В особенности ему ненавистна та деспотическая форма, в которой выступила монархия при преемниках Августа. Отсюда вытекает предвзятость историка в изображении правле­ния императоров первых двух династий. Он не искажает фактов, он толь­ко односторонне подбирает и группирует их. Произвол, кровавые наси­лия, утонченный разврат выдвигаются на первое место, тогда как положи­тельная деятельность императоров искусно остается в тени. К этому присоединяется пафос моралиста, подвергающего суровому обличению порок, и талант первоклассного художника, ищущего драматические кон­трасты и коллизии.

Благодаря сочетанию всех этих моментов в творчестве Тацита его изоб­ражение деятельности Тиберия, Гая Цезаря (Калигулы), Клавдия, Нерона и Домициана нуждается в существенных поправках. Уже априори кажется невероятным, что римское государство могло в течение многих лет суще­ствовать под властью безумцев. С другой стороны, этому противоречат факты (часто сообщаемые тем же Тацитом), говорящие о многих разум­ных мероприятиях тех людей, место которым было только в больнице. Как это могло случиться? Очевидно, великий римский историк был край­не субъективен.

Но, как было указано выше, «исправить» Тацита не легко. В частности, еще и потому, что второй основной источник по истории I в., биографии Светония, рисуют, в сущности, ту же картину безумных преступлений и кровавого разврата императоров. Мотивы Светония совершенно иные. Если Тацит, рисуя эволюцию единодержавия Августа в сторону деспотизма, вы­ражал взгляды республиканской оппозиции, то Светоний вовсе не зада­вался такими высокими целями. Автор «О жизни двенадцати цезарей» — прежде всего занимательный рассказчик. Политическая сторона дела его совершенно не интересует. Империю он приемлет целиком, и биографии ее носителей для него — только цепь занимательных рассказов и анекдо­тов. Чем острее были эти анекдоты, тем больше они нравились публике. Отсюда пристрастие Светония к грязным порнографическим деталям, к болезненной извращенности, к кровавым эксцессам. Правда, наряду с этим он сообщает и много ценного материала, но дать какое-нибудь новое осве­щение и новую оценку эпохе он не в состоянии.

Третий литературный источник — Кассий Дион — не оригинален, чер­пая свою информацию главным образом у Тацита и Светония.

То же самое приходится сказать о большинстве второстепенных пи­сателей позднеимператорской эпохи, о которых мы упоминали в I ч.: Евтропии, Аврелии Викторе и Орозии. Некоторым исключением является Гай Веллей Патеркул. Он служил офицером при Тиберии и в последней части своего произведения подробно останавливается на правлении это­го государя. Его изложение отличается здесь панегирическим тоном и с этой точки зрения могло бы служить противовесом традиции, идущей от Тацита, если бы Веллей не впадал в другую крайность. Эта придворная лесть по отношению к Тиберию выступает еще яснее у Валерия Мак­сима.

Много ценных данных по истории Ранней империи мы находим у ев­рейского писателя Флавия Иосифа (37 — около 100). Ему принадлежат четыре дошедших до нас произведения, написанные на греческом языке: «Иудейская война» (в 7 книгах), «Иудейская древняя история» (в 20 кни­гах), «Против Апиона» и «Автобиография». Наибольший интерес для ис­тории Рима представляет «Иудейская война», содержащая описание вос­стания в Иудее 66—70 гг. На протяжении большей части восстания Иосиф играл в нем ведущую роль и поэтому обладал очень полной информацией. Правда, его проримская позиция и стремление изобразить свои собствен­ные действия в наиболее выгодном освещении вносят значительный эле­мент субъективизма. Но за исключением этого момента «Иудейская вой­на» является первоклассным источником. И в других произведениях Иоси­фа содержится много ценных указаний на римские отношения.