Уильям Мак Нил - В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках

Во-вторых, относительная простота в применении имела обратной стороной сложностью в изготовлении. Создание армии арбалетчиков зависело от наличия искусных мастеров, способных производить точный спусковой механизм, позволявший выносить перегрузки при взведенной тетиве и некоторые другие детали. Снабжение мастеров материалами, необходимыми для изготовления крупных партий арбалетов также было нелегким делом: многослойное дерево, кость, рог, сухожилия — все должно было быть идеально пригнано для обеспечения максимального импульса. Тем не менее искусство изготовления подобных арбалетов было широко распространено в евразийских степях [55].

Рынок, задействовавший особенности разных географических областей, был способен обеспечить нужды ремесленного производства гораздо лучше, чем самая эффективная командная экономика — будь то арбалеты, камнеметы или зажигательные смеси, стоявшие на вооружении китайской армии в XI в [56]. Взрывчатые смеси, включая порох, были включены в изощренный набор вооружений около 1000 г. и вначале задействовались в качестве зажигательных средств. Однако китайцы научились использовать метательные способности пороха, и после 1290 г. появились первые настоящие артиллерийские орудия [57].

По-видимому, процесс технических нововведений в эпоху Сун фокусировался на производстве оружия, толчком к чему мог быть технологический прогресс у соседей-варваров. Еще до завоевания Северного Китая в 1126 г. чжурчжени и другие кочевники получили доступ к высокотехнологичным продуктам китайских мастеров и приобретали усовершенствованный доспех и металл в брусках во всевозрастающем количестве. После завоевания стремительно сужавшийся технологический разрыв между Китаем и его врагами практически исчез, и столкнувшиеся с угрозой подобного масштаба сунские императоры начали поощрять изобретения в военной области:

На третий год правления Кай Пао сунского Тайцзуна (т. е. ок. 969 г.), генерал Фень Цзи-шэн совместно с другими офицерами предложил новую модель горящей стрелы. По (успешном завершении) испытаний Император одарил изобретателей халатами и шелком [58].

Подобное высокое покровительство, разумеется, минимизировало преграды на пути инноваций.

Оборонительный характер сунской стратегии, имевшей опорой города, также благоприятствовал изобретательству. Усилия и средства, направляемые на создание сложных и мощных оборонительных орудий, считались оправданными, поскольку последние были слишком громоздкими для транспортировки и применения армиями на марше. Лишь позднее, когда катапульты и пороховые орудия стали действительно мощными, монголы продемонстрировали их способность как рушить, так и защищать крепостные стены [59].

Успешное управление сунской армией, численность которой перевалила за миллион и которая нуждалась в достаточно продвинутых вооружениях для борьбы с более маневренным противником, напрямую зависело от успешной экономики (т. е. рыночных отношений, совершенствования транспорта и технически грамотного управления). Новые принципы подбора на государственную службу путем экзаменования позволили достичь достаточно компетентного гражданского управления, [60]но проблема заключалась в другом. Задача обеспечения армии резко усилила напряженность в отношениях между политическим и военным истеблишментом с одной стороны и кипуче рыночным поведением частных лиц— с другой. Знаменитый министр-реформатор Ван Ань-Ши (ум. в 1086) писал: «Образованные люди страны считают ношение оружия бесчестьем», тогда как официальные данные 1060-х показывают, что 80 % государственных доходов (58 млн связок денег) шло на содержание более миллиона военнослужащих, защищавших Китай [61]. С целью сокращения военных расходов чиновники могли попытаться регулировать цены в Хэнань-Хэбэйском металлургическом регионе — однако никому не известно, чем именно был вызван развал промышленности.

Запад XX столетия может лишь посочувствовать конфуцианским чиновникам, которые пытались разрешить проблему сохранения равновесия между одним дестабилизирующим фактором— профессиона-лизированным применением насилия, и другим, не менее беспокойным — профессионализированной погоней за прибылью. Ни один не умещался в рамках традиционных приличий; наоборот, и купцы, и военные зачастую щеголяли безразличием как к морали, так и другим людям. Свободная связь между военным и торговым предпринимательством, подобная имевшей место в Европе XIV–XIX вв., повергла бы китайских чиновников в ужас. Во всяком случае, пока приверженцы традиций конфуцианского государства оставались у власти, подобный опасный союз был недопустим. Более того, ограничители промышленного, торгового и военного расширения тщательно встраивались в ткань китайской политической системы.

Карьера металлурга Ван Ко является поучительным (хотя и впадающим в крайность) примером того, как функционировала система. Начав с нуля, Ван Ко стал владельцем производства со штатом в пятьсот рабочих. Его печи работали на древесном угле, поскольку начинал он с приобретения покрытого лесом холма. По причинам, не сохранившимся в записях, Ван Ко в 1181 г. поссорился с местными чиновниками. Когда те выслали отряд солдат, Ван Ко, собравший своих рабочих, не только отогнал их, но и пошел маршем на административный центр. Однако, не дойдя до городка, рабочие разбежались; взбунтовавшийся промышленник был вынужден бежать, вскоре был пойман и казнен [62]. Его судьба показывает, как могут совпасть экономическое предпринимательство и частное задействование военной силы, и как власть может силой навязать свою волю любым проявлениям неподобающего поведения.

Переход на денежную основу мог, в свою очередь, заразить само государство бациллой предпринимательства, что и произошло в Южном Китае. Гористая местность к югу от Янцзы препятствовала речному судоходству, так что торговым кораблям пришлось выйти в море. Стоило организовать регулярное сообщение между китайскими прибрежными провинциями, как купцы двинулись к более отдаленным берегам. Поскольку пошлины на товары, ввозимые из-за рубежа, самым благотворным образом сказывались на доходной части бюджета, реакция властей на открывшиеся возможности сильно напоминала манеры меркантильной Европы. Более того, государство даже начало вкладывать средства в проекты, обещавшие как прибыль, так и приток редких и ценных товаров. Императору приписывается следующее высказывание: «Доходы от морской торговли велики. Если правильно управлять, они могут достичь миллионов. Разве это не лучше, чем облагать народ налогами?» [63]Император знал, что говорил, так как в 1137 г. пошлины на морскую торговлю составили пятую часть доходов госбюджета [64].