Митрофан Довнар-Запольский - История Беларуси

В предыдущие эпохи мы наблюдаем известного рода дифференциацию среди крестьян. Но прогрессирующее крепостное право в конечном итоге уравняло разнообразные по материальному состоянию крестьянские элементы и привело их к одному общему уровню нищеты. Все отношения покрывались барщиной. Это равенство рабов весьма отличало крепостное право Белоруссии от крепостного права в Великороссии. Там, в центральных губерниях мы встречаем значительное число оброчных, даже не в виде отдельных единиц, как это было в Белоруссии, а в виде целых имений, сел. Там мы знаем целые села, населенные зажиточным крепостным элементом, ремесленниками, фабрикантами, даже владельцами крепостных же душ. Там мы знаем богатых одиночек в среде крепостных крестьян, положивших начало фабрикам и заводам. Там мы знаем крепостную интеллигенцию — художников, актеров, музыкантов и пр. Там мы знаем одиночек, выкупившихся из неволи и превратившихся в ученых, литераторов и т. д. Правда, все это были оазисы в громадном крепостном море, море ужасов и издевательств над человеческой личностью. В Белоруссии не было даже таких оазисов. Вследствие отсутствия промышленности, вследствие отсутствия городских промыслов, крестьянин мог урывками продавать свой труд для тяжелой работы в лесу или на сплаве. В Великороссии были помещики, которые старались регламентировать и урегулировать свои отношения к крестьянам. Правда, и в Белоруссии можно указать на относительно льготное и регламентированное положение крестьян в имениях Хребтовичей, но, кажется, такие примеры единичны.

Вообще, в Белоруссии крепостное право носило какой-то тяжелый характер, удушливый, чувствуется полное отчуждение помещиков от интересов деревни, от всей ее жизни. Разница религии и культуры отдаляла помещиков от его крепостной деревни и белорусский помещик, скорее всего, напоминает собой южно-американского плантатора. В Великороссии, несмотря на огрубение нравов, все же иногда чувствуется даже в 19 в., в наиболее тяжелую эпоху, некоторая спайка между помещиком и крестьянином, некоторая заинтересованность, по крайней мере, у некоторой части помещиков, в благосостоянии крестьян. В Белоруссии и этого не чувствуется. Поэтому и забитость крестьянина здесь поражала даже великоросского помещика. Белорусский крестьянин вышел из крепостного права забитым, загнанным, физически слабосильным, с количественно, в общей массе, достаточным по пространству наделом земли, но земли плохой, нередко песковатой или каменистой, без достаточного количества скота, с убогим инвентарем, тощими семенами и без всяких технических знаний. Земля привязывала его, но ничто кругом не давало возможности крестьянину найти денежные средства, которые он смог бы вложить в землю как капитал; оставался тот же лесной промысел и сплав, тяжелый и малодоходный труд, мало того, труд, отрывавший крестьянина в летнюю рабочую пору и даже более того, тяжелый труд, при котором сами подрядчики подгоняли работоспособность плотовщиков и судовщиков водкой.

При таких условиях освобожденному крестьянину не легко было налаживать свое хозяйство, он легко попадал в зависимость от помещичьего двора или от лесоторговца.

Но и другие стороны хозяйства не находились в блестящем положении. Сильно задолжавший помещик представлял собою хозяйственно слабый организм.

Великорусский помещик был случайным налетчиком-истребителем леса, а польско-белорусский с трудом держался в своем имении. Городская промышленность находилась в пеленках.

Во всех отношениях хозяйство из крепостного права выходило в весьма расстроенном виде. Для налаживания оно требовало много труда и много усилий.

Все сказанное раньше о значении польской культуры в Белоруссии указывает на то, что эта культура весьма слабое имела действие на белорусскую массу. Надо помнить и учесть то оригинальное явление, что полонизация Белоруссии и Литвы имеет очень недавное происхождение и является следствием не только стремления белорусов и литовцев к польскому языку, нравам и обычаям, но и следствием неудачной политики русского правительства, своими мерами поддерживающего полонизацию и совершенно незнакомого с местными условиями. Официально польский язык был введен в делопроизводство законом в 1696 г. Но издание этого закона имело политическое значение и не соответствовало степени распространения польского языка в Белоруссии, даже в среде шляхты, не говоря о крестьянстве и мещанстве. Писатель 40-х годов 19 в. Ян Чечот свидетельствует о том, что деды его поколения предпочитали употребление белорусского языка.

Только с начала 19 в., т. е. уже в годы русского владычества, польский язык стал приобретать более широкое распространение. В этом отношении Виленский университет сыграл крупнейшую роль, по признанию самих поляков. Сошлемся на такого знатока Белоруссии, как Василевский, по мнению которого, в эпоху Виленского университета полонизация Литвы и Белоруссии достигла высшего развития; именно в это время подверглись полонизации остатки белорусской и жмудско-литовской шляхты, в это время шляхта пошла целиком по пути духовного сближения с Польшей. И это, прибавим, вполне понятно: все культурное и либеральное потянулось к Польше. Русская политика отклонилась от поддержания белорусской национальности, не знала ее и не понимала. Призыв бюрократического элемента из России был довольно слабым, а все низшие должности и должности по дворянству, самоуправлению остались в руках полонизованных элементов. Теоретическая постановка вопроса русским правительством не соответствовала практическому проведению этой теории в жизнь. Вильна по прежнему осталась культурным центром польского влияния. Католическая религия и ее представители являются наиболее усердными проводниками польского влияния. В среде интеллигентного общества получилось раздвоение: получившие польское образование переходили в лоно полонизма, а получившие русское образование подвергались русификации. Край остался без интеллигентных сил, связанных с народом. Полонизация продолжала проникать и в народные массы. По утверждению хорошего знатока нашей страны и убежденного поляка по своим взглядам Василевского, процесс полонизации народных масс, едва только начавшийся перед восстанием 1863 г., при преемниках Муравьева сделал наибольшие успехи. Белорусы стали охотно принимать польский язык, за ними пошли и православные литовцы, до тех пор пользовавшиеся белорусским языком. По его же утверждению, и теперь, на белорусско-литовском пограничьи есть села, где старшее поколение говорит по-литовски, среднее по-белорусски и младшее по-польски.