Михаил Геллер - Утопия у власти

Вообще, использование идеологически уязвимых мест противника, его собственной терминологии либо для смягчения позиции одного из партнеров, либо ради высмеивания его, впрочем, совершенно беззлобно, широко применяется как Сталиным, так и Черчиллем. Рузвельт стоит как бы над схваткой. Жонглирование одними и теми же терминами и понятиями, в то время как каждый из участников конференции вкладывает в них иной смысл, один из способов политической игры в Ялте. Однако всегда существует опасность «заиграться».

Например, Черчилль пускается «во все тяжкие», чтобы добиться от Сталина более приемлемого соглашения о Польше. Косвенным образом он старается продемонстрировать Сталину свое якобы невраждебное отношение к коммунизму. Он вспоминает, например, что, несмотря на свои конфликты в прошлом с коммунистическим членом парламента Галлахером, он, Черчилль, послал ему телеграмму сочувствия в связи с гибелью двух его приемных детей. Черчилль также объясняет Сталину, что оппозиция коммунизму в Англии не основана на споре вокруг принципа собственности: а на старой проблеме отношений между индивидуумом и государством. Но во время войны, — подчеркивает он, — интересы граждан были подчинены правительству. Оставалось лишь добавить — «совсем как в СССР»... Апофеозом демонстрации невраждебного отношения Черчилля к коммунизму послужил его тост «за пролетарские массы мира». Следовало бы, конечно, добавить «и за пролетарский интернационализм»...

...Рассказывают, что летом 1942 года секретарь Загорского райкома партии (близ Москвы), делая сообщение на партийном активе о международном и внутреннем положении и упоминая о визите Черчилля в Москву, оговорился и вместо «господин» сказал «товарищ Черчилль». В зале раздался смешок. Секретарь, однако, не растерялся и произнес со всей убежденностью, на которую был способен: «Да, товарищи, и в самом деле мы сможем скоро сказать „товарищ Черчилль“». Сталин все же дальше «друга», «боевого соратника», а также «старого боевого коня» не пошел. Впрочем, был еще раньше и позднее «поджигатель войны Черчилль»...

В конечном счете на конференции было принято согласованное решение по вопросу о Польше. Но советская точка зрения фактически возобладала: «линия Керзона» была признана восточной границей Польши. Польша должна была получить приращение территории на севере и западе за счет побежденной Германии. Точное определение западной границы откладывалось до мирной конференции. Руководители союзных правительств рекомендовали расширить состав уже существующего, находящегося в Варшаве Временного правительства за счет демократических лидеров как из самой Польши, так и из-за рубежа; после чего Временное правительство преобразуется в правительство национального единства. Это правительство обязано будет провести всеобщие выборы, в которых примут участие на равных основаниях все демократические и антинацистские партии.

В конце марта 1945 г. советские военные власти при помощи обмана арестовали руководителей польской Армии Крайовой, заманив их к себе для переговоров; вывезли их в Москву и устроили над ними показательный процесс (так называемый «процесс шестнадцати», июнь 1945 года). Все, кроме одного обвиняемого, были приговорены к различным срокам заключения в советских лагерях, где трое из них погибли (в том числе главнокомандующий Армией Крайовой генерал Леон Окулицкий), четвертый был впоследствии передан властям Польской Народной Республики и умер в заключении. В июне 1945 года было основано правительство национального единства, в котором прибывший к тому времени в Варшаву С. Миколайчик стал вице-премьером.

Исторический смысл спора вокруг будущих польских границ был правильно понят и раскрыт меньшевиками задолго до конференции в Ялте. В передовой статье заграничного органа партии говорилось, что на примере польских территорий «решается и предрешается участь будущего международного порядка. Будет ли установлен прецедент захватнической аннексии, или демократического мира? Выдержит ли самая крупная страна европейско-азиатского континента, претендующая на руководство международным рабочим движением, этим носителем идеалов будущего, экзамен не только силы — этот экзамен она выдержала, — но права и справедливости, по крайней мере в международных отношениях? Вот проблема огромного значения».

Такого рода экзамена, как история неоднократно это демонстрировала, советская система, экспансионистская по своей натуре, выдержать не могла.

В отношении Германии союзники установили на Ялтинской конференции, что разгром ее будет доведен до конца, а затем она будет оккупирована войсками союзников, и к ней будут применены принципы демилитаризации, денацификации и демократизации. Это означало ликвидацию германских вооруженных сил, разрушение военного потенциала, устранение нацистского влияния на жизнь в Германии и наказание военных преступников. Устанавливалось далее, что Германия будет обязана выплачивать союзникам репарации.

В Ялте было провозглашено, что союзники не собираются уничтожить немецкий народ. Это было важное и своевременное заявление, так как гитлеровцы использовали требование союзников о безоговорочной капитуляции Германии для запугивания немцев угрозой гибели всего народа в случае победы англо-американо-советской коалиции держав.

Война фактически была уже Германией проиграна. Единственная надежда Гитлера основывалась на вероятности столкновения между СССР и его западными союзниками на финальном этапе войны. Не идеологическое, конечно, но сближение ментальности лидеров западного мира и Сталина на Ялтинской конференции, безусловно, происходит. Например, обсуждается вопрос о западных границах Польши: что делать с немцами из Восточной Пруссии, куда их девать? Мнение Черчилля: проблема заключается в насильственном перемещении миллионов людей. Лично он, Черчилль, не очень шокирован такой перспективой, но многие в Англии были бы шокированы. Если Польша получит Восточную Пруссию, это будет означать перемещение шести миллионов немцев. Это возможно, но все-таки есть сильные аргументы и против. Сталин решает этот вопрос очень просто: «Когда наши войска там появятся, то все немцы сбегут — и ни одного немца не останется». Черчилль размышляет — тогда остается проблема, как устроить их в Германии. «Мы уже убили шесть или семь миллионов немцев и, вероятно, убьем еще один миллион до конца войны». Сталин: — Один или два? Черчилль: — О, я не предлагаю какие-либо ограничения в этом смысле. Итак, должно быть достаточно места в Германии для тех, кто будет нуждаться в том, чтобы заполнить освободившееся пространство. Я не боюсь проблемы перемещения населения, если оно пропорционально способности поляков освоить полученные территории и возможности для перемещенных немцев занять место убитых в самой Германии.