Михаил Геллер - Утопия у власти

Инструкция наркомата рабоче-крестьянской инспекции делила всех «вычищенных» из советского аппарата на три категории. Вычищенные «по первой категории» лишались всех прав на пособие, пенсию, работу, выселялись из квартир. «Вторая категория» давала возможность получить работу в учреждениях другого типа или в другой местности. «Третью категорию» снижали в должности, делали отметку в биографии. Обвинения, достаточные для «чистки» по той или другой категории, были настолько широки (чистили «от элементов разложившихся, извращающих советские законы, сращивающихся с кулаком и нэпманом... от растратчиков, взяточников, саботажников, вредителей, лентяев...»), настолько двусмысленны, что, учитывая сотни тысяч глаз «народных чистильщиков», в страхе держалось все население страны. К тому же свеж в памяти был Шахтинский процесс.

Одним из результатов новой политики было бегство из Советского Союза ответственных чиновников и невозвращение на родину сотрудников советских дипломатических, торговых, разведывательных миссий, где также проводилась чистка. В начале 1928 года в Персию бежал Б. Бажанов, с 1923 года работавший помощником Сталина. Немедленно Г. Агабеков, начальник Восточного сектора иностранного отдела ОГПУ, получает приказ убить Бажанова. Пока он готовит убийство «из Москвы пришла телеграмма, отменявшая приказ о „ликвидации“... Выяснилось, что Бажанов по своей работе в Москве никаких особенных тайн не знал...» Через несколько месяцев бежал и сам Агабеков. Остаются на Западе советские дипломаты Г. Беседовский, А. Бармин, С. Дмитриевский и многие другие.

Важное место в серии «размягчающих» ударов отводится очередному наступлению на церковь. 8 апреля 1929 года принимается закон, усиливающий контроль государства над приходами. 22 мая утверждается поправка к статье 13 Конституции, разрешающая свободу религиозных культов и одновременно антирелигиозной пропаганды. Религиозная пропаганда становится фактически государственным преступлением. Служители культа и их семьи лишаются гражданских прав. Как «лишенцы» они не имеют права на продовольственные карточки, медицинскую помощь, коммунальные квартиры. Их дети не могут поступить в школы и высшие учебные заведения. Дети священников вынуждены отрекаться от отцов, чтобы иметь возможность учиться, просто жить. Разрушаются сотнями церкви, в том числе исторические памятники. В сохранившихся церквах снимаются колокола, якобы для того, чтобы использовать металл для нужд промышленности, и чтобы колокольный звон «не мешал трудящимся». 27 августа вводится «непрерывка»: была ликвидирована семидневная неделя, вместо нее введена пятидневка — четыре дня работы, пятый выходной. «Утопия стала реальным делом, — восторгался писатель [26] Л. Кассиль в книге «На злобу дня седьмого» . . — Непрерывная производственная неделя выбила наше время из календарного седла. С уничтожением сонного провала, которым был седьмой, воскресный день, страна пребывает в постоянном бодрствовании». Промышленность не была готова к «непрерывке», к непрерывной рабочей неделе, но система эта ликвидировала воскресенье. «Непрерывка» держалась до 1940 года, когда советское правительство по собственной воле подарило трудящимся воскресенье, как день отдыха.

Особое место среди факторов, создававших специфическую «атмосферу пятилетки», создававших новое советское сознание, занимают «контрольные цифры пятилетнего плана».

Составление детального плана развития народного хозяйства СССР на пять лет требовало «такой информации о межотраслевых связях, которой в то время не было». Тем не менее, план был составлен, причем в двух вариантах — отправном и оптимальном. Даже исходный вариант был очень оптимистическим. «Чудеса, — пишет английский историк, — редко происходят в экономической жизни, а без вмешательства Божественного Провидения, трудно было себе представить единовременный рост капиталовложений и потребления, не говоря о потрясающем росте выпуска промышленных и сельскохозяйственных товаров, производительности труда». Но едва были приняты оптимальные цифры, Сталин поднял их на новую, невиданную высоту. Сравнительно недавно, в 1926 году, Сталин высмеивал «фантастические» проекты Троцкого, его планы «сверхиндустриализации», его идею строительства электростанции на Днепре. Днепрострой, утверждал в это время генеральный секретарь, потребует огромных средств, несколько сот миллионов рублей. «А это, — со свойственным ему юмором делал он сравнение, — все равно, как если бы мужик, скопивший несколько копеек, вместо того, чтобы починить плуг, купил себе граммофон». В начале 1930 г. цифры Троцкого представляются уже Сталину «плюгавыми». Из статистических, экономических, научно-исследовательских институтов выбрасываются, «вычищаются» меньшевики, правые, беспартийные — как «вредители», а те, кто приходит им на смену, дают цифры, которых от них требуют — астрономические.

Кажется, что все можно: достаточно написать на бумаге. Оптимальный план предусматривал удвоение добычи угля: 35 млн. тонн в 1927—28 году, 75 млн. тонн в 1932, сталинская цифра — 105 млн. тонн. То же было с нефтью: 11,7, 21,7 и 55 млн. тонн; с чугуном — 3,2, 10 и 16 млн. тонн. То же самое происходило со всеми другими цифрами пятилетнего плана. Но и это кажется недостаточным. В декабре 1929 съезд ударников призывает выполнить пятилетку в четыре года. Лозунгом дня становится: «Пять в четыре». Но и этого мало — Сталин заявляет: «темпы решают все». 4 февраля 1931 он говорит о возможности — следовательно, необходимости — выполнения пятилетки в основных, решающих отраслях промышленности в три года.

Цифры опьяняют составителей планов, но они опьяняют и строителей — граждан страны. Кажется: еще одно усилие, еще один построенный завод, еще одна построенная плотина — и вот оно счастье, за углом. Еще один шаг и удастся «догнать и перегнать» капиталистические страны. Маяковский подгоняет: «Время, вперед!» Сталин утверждает: если мы за десять лет не пробежим путь, на который другие страны затратили 50—100 лет, нас сомнут! В популярнейшей пьесе начала 30-х годов — «Страх» А. Афиногенова — старый, реакционный, но перевоспитывающийся под влиянием ГПУ профессор Бородин заявляет, что «общим стимулом поведения 80% всех обследованных /советских граждан, М.Г./ является страх». Остальные 20%, — объясняет профессор, — это рабочие, выдвиженцы. «Им нечего бояться, они хозяева страны». Но, — добавляет ученый, — «за них боится их мозг... Мозг людей физического труда пугается непосильной нагрузки, развивается мания преследования. Они все время стараются догнать и перегнать. И, задыхаясь в непрерывной гонке, мозг сходит с ума или медленно деградирует».