Мануэль Саркисянц - Английские корни немецкого фашизма

Уэстон (1871—1924) утверждал, что «расовое сознание, столь характерное для англичан» препятствует выполнению христианской миссии. В частности, он разоблачал жестокое отношение британской колониальной армии к африканским носильщикам. Международный совет миссий также пробовал протестовать (из Лондона) против принуждения африканцев к непосильному труду. В 1924 г. Олдхэм опубликовал свою книгу «Христианство и расовая проблема», разоблачавшую экономические интересы британских колонистов. В том же году пресвитерианский священник А. Фразер (член Международного совета миссий из Уганды) произнес в Вестминстерском аббатстве проповедь под названием «Война между Христом и Мамоной в нашей великой империи». В ответ на подобную критику Законодательная палата расистской британской Кении приняла решение о самороспуске, выказав тем самым свое возмущение происходящим. В 1939 г. в своей проповеди в Оксфорде Фразер заявил: «В Восточной Африке африканец имеет не больше прав, чем еврей в Берлине [еще до начала нацистского геноцида]» [1566].

Эти моралисты боролись за Англию, противоположную той Англии, которой стремился подражать Гитлер, которую он хотел догнать и перегнать. Даже империалистические паблик-скул, которыми восхищался Гитлер, пропагандировали некоторые идеи, абсолютно несовместимые с представлениями нацистской Германии. Так, ярый империалист Уэллдон, директор паблик-скул Харроу (ср. ссылку 432), говорил: «Уважение сильных по отношению к другим — вот то, что составляет святость»; «По закону Христа, сильные являются слугами слабых» [1567].

Даже «мускулистое христианство» Томаса Арнольда (1819— 1875) [1568], реформатора паблик-скул Регби и доктора англиканской теологии, не обходилось без этики. И он, и другие духовные лица-главы паблик-скул сделали часовни ядром этих учебных заведений. Там, в подобающей этому месту благоговейной тишине, в полутьме «будущие властелины Англии выслушивали проповеди своих наставников о чести, служении и грехе», — напоминал автор «Крушения британской мощи» [1569]. Заботу Арнольда о «душах богатых» (в Регби) «можно сравнить лишь с тем, какой страх он испытывал перед недовольством бедняков». Но если он «изо дня в день... жил страхом революции» [1570], то его питомцам (как впрочем и питомцам подобных ему пастырей) полагалось — в противоположность их нацистским подражателям — страшиться Господа Бога еще больше, чем революции. Не стояли ли «религиозные и моральные принципы» для Томаса Арнольда выше, чем даже «поведение джентльмена»? [1571]

«Стоят ли традиции Регби и общее мнение его учеников... выше ценностей Божьих?» — это еще имело форму вопроса, а не утверждалось как аксиома [1572]. Влиянию Арнольда следует приписать и следующие моральные положения: «Если мальчик оказывается слабее, пусть даже он и неправ, не нападай на него вместе с другими... И если ты не можешь прийти ему на помощь (или сделать его мудрее), запомни: он нашел в мире нечто, за что будет бороться и страдать, и именно это тебе следует сделать для себя; думай и говори о нем с нежностью» [1573].

Все это, как писал автор книги «Barbarians and Philistines», «уберегло [британцев]... от самой суровой формы жестокости по отношению к врагам, туземцам и прочим подданным». Уберегло благодаря тому, что «британские правящие классы воспитывались в атмосфере, в которой беспощадная жестокость уживалась с постоянными напоминаниями о необходимости быть добрым», — такой вывод сделал автор книги «Империя и английский характер» [1574].

В Англии, в отличие от нацистской Германии, никогда не звучали открытые призывы к зверствам. (Вот, например, слова некоторых песен времен Третьего рейха: «Трясутся гнилые кости» («Es zittern die morschen Knochen»), «Когда с ножей потечет еврейская кровь, все станет еще лучше...» («Wenn Judenblut von den Messern rinnt, geht es noch einmal so gut...»).) Даже в учении Карлейля присутствовал религиозно-нравственный аспект, напрочь отсутствовавший у Гитлера.

Субъективно британский империализм не был совершенно лишен моральных устремлений. Во всяком случае, он призывал их иметь — хотя бы устами либералов, находившихся в оппозиции: «Англия... пребывая в контакте со столь многими слабейшими расами, в проклятой гордости кровью, цветом кожи или империей... [могла впасть] в соблазн позабыть, что все это не уменьшает, а усугубляет обязанность быть человечными» [1575]! «Наш долг — действовать во благо тех слабых человеческих существ, для которых мы исполняем роль почти что Провидения; великая, данная нам свыше обязанность — действовать в пользу народов, наших подданных, наш долг — ...оправдать нашей справедливостью наше мировое господство». Даже радикально настроенному либералу Чарлзу Дилку, верившему в превосходство англосаксонской расы и одобрявшему истребление «низших» рас, приписывали «решимость защищать слабых».

О том, что авторитарный расизм в Англии смягчался представлениями о милосердии, свидетельствует и высказывание Джона Рёскина: «Наша раса все еще не пришла в упадок; у нас... все еще сохранились твердость, чтобы управлять, и милость, чтобы подчиняться. Нам присуща религия чистого милосердия». Для ярого империалиста Сесила Родса Англия стояла выше остального человечества, но при этом, даже для него, Бог стоял выше Англии. Именно Сесил Родс утверждал, что «религиозная сторона политики» должна «предохранить... империю от... превращения в воплощенного демона, подверженного амбициям беззакония и бессердечной любви к золоту». «Надо быть империалистом не только исходя из простой... гордости своей расой, но и потому, что... империя является проводником... Справедливости, Свободы и Мира во всем мире». Даже для Сесила Родса «распространение Справедливости и Свободы являлось условием избранности англосаксонской расы Богом» [1576]. Перед первой мировой войной одна «История английского патриотизма» видела свою империю «не только могучей... но также бескорыстной и христианской... Ведь... величие и душа [английской] конституции [sic] — свобода... Судьбой Британии еще может стать создание образца империи... через посредство любви» [1577]. В апогее Британской империи даже Фрэнсис Янгхасбенд [1578]объяснял превосходство жителей Великобритании над азиатами «более высокой нравственной сущностью» [1579].

Такое нравственное превосходство британцы ощущали по отношению к людям чужих рас, «полудьяволам и полудетям», в соответствии со знаменитыми словами Киплинга о «бремени белого человека» [1580]. Колониальные англичане — по Киплингу — должны с величайшим трудом выводить их из тьмы на свет, пожиная за все это лишь неблагодарность [1581]. Конечно же, имея дело с такими «полудьяволами и полудетьми», англичане не представляли, как тут можно говорить о равноправии, пусть даже в отношении образованных «туземцев»; несмотря на это подчинение последних должно было вписываться в некую патриархальную связь — в духе самовосприятия тогдашнего классового общества в самой Англии. Киплинговская Англия видела в себе упорядочивающую силу. Сходным образом, например, Пауль Рорбах оправдывал вильгельмовский империализм не без морализма. «Гуманность... была практически неопровержимым доводом... в деле пропаганды империализма». Британские империалисты заявляли, что они собираются «дать народам земли... большую свободу и большую справедливость, величественнее и беспристрастнее которой не было в мире» — как бы исполняя волю Всемогущего, а не провозглашая «какую-нибудь новую форму имперского язычества, созданную на основе... немецкого культа самопочитания» (эти слова Болдуина даже в 1940 г. цитировали в Германии).