Лидия Винничук - Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима

Отсюда уже недалеко было до формулы Аристотеля: человек — существо общественное, а высшая ступень добродетели — деятельность во имя сограждан, ради блага государства. По словам Аристотеля, высшее благо — эта «цель, желанная сама по себе, причем остальные цели желанны ради нее», — относится к ведению важнейшей науки, науки о государстве, ибо именно она определяет, «какие науки нужны в государстве и какие науки и в каком объеме должен изучать каждый». «А поскольку наука о государстве пользуется остальными науками как средствами и, кроме того, законодательно определяет, какие поступки следует совершать или от каких воздерживаться, то ее цель включает, видимо, цели других наук, а следовательно, эта цель и будет высшим благом для людей» ( Аристотель. Никомахова этика, I, 2, 1094 а-b). Однако, полагает великий философ, добродетель приобретается не учением, не убеждением, не втолковыванием человеку, как надлежит поступать, а привычкой к благим деяниям.

Такая привычка закладывается в детстве и закрепляется благоприятным окружением, в котором живет человек. Повторяя спустя три с половиной столетия суждения Аристотеля, Сенека пишет: «Никто не заблуждается про себя, всякий заражает безумием ближних и заражается от них. Каждый в отдельности вмещает все пороки толпы, потому что толпа наделяет ими каждого. Любой, делая другого хуже, становится хуже и сам… (…) Ты ошибаешься, полагая, будто наши пороки рождены с нами: они нас настигли, внесены в нас извне. Так пусть частые вразумления оборонят нас от мнений, провозглашаемых вокруг» ( Сенека. Нравственные письма к Луцилию, XCIV, 54–55).

Возникали все новые философские школы, и в каждой из них мыслители пытались отыскать путь человека к нравственному совершенству и к счастью, к достижению идеала гармоничной личности. Споры о том, можно ли научиться добродетели, продолжались, и они питали собой всю греческую культуру на всем протяжении ее исторического развития. Плутарх — в своих обширных «Моралиях», в трактате «Можно ли научиться добродетели?», отвечает на этот вопрос утвердительно: признать, что добродетели нельзя научиться, значит саму ее признать несуществующей. Люди учатся множеству вещей, имеющих целью благую жизнь, — играть на лире, танцевать, читать, возделывать поля, ездить верхом, одеваться и обуваться, — а также многое другое делать, как полагается. Почему же следует думать, что сама цель всего этого недостижима путем обучения, обдумывания, тренировки, закрепления навыков? Если кто-то поступает не так, как подобает, то вина в этом не его, а того, кто не научил его добру, хотя должен был это сделать. И Плутарх приводит историю о философе Диогене, который, увидев избалованного ребенка, дал оплеуху его воспитателю, ибо ответственность за дурное воспитание возложил не на того, кто не научился добру, а на того, кто не научил ( Плутарх. Можно ли научиться добродетели? 1–2).

Добродетельная, благая жизнь — высшая цель и для философа Эпикура, которого часто упрекали в неограниченном восхвалении наслаждений, удовольствий. Сам Эпикур в письме к Менекею опровергает подобное заблуждение: «Так как наслаждение есть первое и сродное нам благо, то поэтому мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но подчас многие из них обходим, если за ними следуют более значительные неприятности… Стало быть, всякое наслаждение, будучи от природы родственно нам, есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения…, а надо обо всем судить, рассматривая и соизмеряя полезное и неполезное… Поэтому когда мы говорим, что наслаждение конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знает, не разделяет или плохо понимает наше учение, — нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. (…) Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение;…от него произошли все остальные Добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно… Ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них» ( Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, X, 129–132).

Характеры людей, человеческую природу наблюдали не только философы, но и комедиографы, мимографы, а позднее и сатирики. Особенно заботились о выявлении и отображении типических черт своих современников, людей вообще авторы мимов: зрители должны были увидеть на сцене самих себя или тех, кого они ежедневно встречают на улице, в мастерской или в лавке, в собственном доме. Обаяние повседневности излучают мимы Герода: здесь перед нами проходит целая галерея человеческих типов, распространенных в его время, в III в. до н. э., но отнюдь не исчезнувших бесследно и во времена более поздние. Вот мать не сумевшая сама воспитать сына, ленивого, своенравного юнца, приводит его к учителю и просит «ему как следует всыпать», не жалея розог (мим «Учитель»). Вот почтенная старушка заходит утешить молодую женщину на острове Кос, муж которой надолго уехал по делам в Египет, и, как бы между прочим, уговаривает:

Однако сводне не повезло: она напала на женщину честную и верную, которая так отвечает своей искусительнице:

Герод. Сводня, 36–41, 73–74

И вот еще: богачка состоит в любовной связи со своим рабом, но из ревности и гонора хозяйка дома готова приказать слугам забить ее же любовника до смерти (мим «Ревнивица»). Вот, наконец, ловкий, обходительный и очень болтливый сапожник до того многословно расхваливает свой товар, что одновременно и приманивает, и отпугивает юных покупательниц, те же умеют поддеть его ехидной шуткой, но, поколебавшись, все же приобретают и сандалии, и туфли (мим «Башмачник»).

Несомненно, авторы мимов начиная с III в. до н. э. испытывали на себе заметное влияние философов-перипатетиков, много занимавшихся человеческими характерами. Из недр этой философской школы вышло и специальное сочинение «Характеры» Феофраста из Эреса на острове Лесбос, ученика и сподвижника Аристотеля. В этой небольшой книге описаны 30 типических черт характера: назойливость, краснобайство, скаредность, хвастовство, трусость, суеверность, грубость и другие. В трактате Феофраста нет морализаторства: это просто наблюдения, подчас очень глубокие и остроумные, над человеческими слабостями и пороками, имеющие целью облегчить их распознание в жизни. Ведь приверженцы учения Аристотеля полагали, что для того, чтобы направить человека на путь добра, необходимо показать ему, объективно и узнаваемо, и то, что добру противоположно, но в обществе весьма распространено.